Неизменные величины

Детский театр слабо реагирует на перемены Павел РУДНЕВ   Резкое, скоростное время резко меняет нашу реальность и самосознание. Меняется все, и прежде всего, ценностный ряд: из самого либерального общества в горбачевскую эпоху Россия стала самым буржуазным, любящим комфорт и престиж, социумом – на верхнем уровне – и самым отупелым и мертвенным – на низшем. Мир меняется, а театр – войско медленного реагирования – меняется значительно хуже. И самое неспешное, нетронутое подраздение – театр для детей. Кому-то это покажется верным и правильным: незыблемость священной территории.

А кто-то вспомнит и о стагнации: если лучшими спектаклями в «детском жанре» оказывается действительно великолепный цикл «Молодая режиссурк – детям», сделанный в РАМТе и опирающийся только на актерскую импровизацию, налицо – кризис постановочных средств. Изменились сами дети, детское сознание – сегодня это абсолютно очевидно всем, кто общается с малолетними детьми. А театр для них остается прежним, в тисках навыков и умений, приобретенных советской культурой, или же, напротив, калькирующим западную мюзикловую традицию. Как известно, детское искусство всегда на одно поколение опаздывает: оно создается взрослыми по тем законам, которые хотел бы применить эти взрослые, когда были детьми.

Но даже и такой, опаздывающий, детский театр все равно в России остается субстанцией, слабо поддающейся модификации, модернизации.

В одной из последних пьес Константина Костенко «Джаз» есть разговор между пятидесятилетним мужчиной и юным барменом. Мужчина рисует в качестве примера на салфетке Чебурашку и быстро понимает, что юноша его культурных шифров не понял.

МУЖЧИНА В ГАЛСТУКЕ. Чебурашку не знает! Что, серьезно?

Герой советских мультфильмов. Символический образ советского интеллигента: романтик, идеалист… Ты, вообще, в какой стране родился? Чебурашку не знает! (Закуривает.) Слушай, если не знаешь Чебурашку, какие тогда мультики смотришь?

Кто твой любимый мультяшный герой?

БАРМЕН. Дятел Вуди.

МУЖЧИНА В ГАЛСТУКЕ. Я с тебя охреневаю! Это же идиот, кретин!

Весь мультик долбит своим клювом всё, что попадется. Долбоклюв какой-то! Я с тебя охреневаю!

Выбрал себе идеал!

БАРМЕН. Зачем тогда спрашивали, если не нравится?

МУЖЧИНА В ГАЛСТУКЕ. Почему. Он забавный.

Но все-таки согласись – обыкновенный хренов дятел.

БАРМЕН. Вуди настойчивый.

О чем говорит это наблюдение? Исчезло единое поле детской культуры, казавшееся монолитным, самоочевидным в обстоятельствах советской жизни. Оно исчезло и во взрослом мире сегодня.

У общества не просто разные уровни знания, знания и впечатления очень мало совпадают даже на базовом уровне; мы живем в культуре разноконфессиональных племен, а не единой массы с общим бэкграундом. Разрушившийся железный занавес и ускорение времени (а также разнообразие технических средств постижения культуры) вывели российское общество к многополюсности, пестрому разнообразию культурных предпочтения: поколения стали более дробными, социальные слои расслоились донельзя. Незнание каких-то частей культуры уже больше нельзя признать недостатком образования: объем знания не имеет ограничений, а чаще всего – это вопрос элементарного доступа к культурным благам. Это отстутствие единого поля расслаивает детскую аудиторию, детям все сложнее быть вместе, находить общий язык, чувствовать важную в детстве общность детских интересов.

Так индивидуализм, эгоцентрика, отторжение любых форм коллективизации (очевидная для мира взрослых субстанция) прокрадываются и в детскую культуру.

Мир детской рекламы сегодня часто строится на образах, в большей степени знакомым взрослым – тут рекламщики рассчитывают верно, капая на мозг тем, кто расплачивается за детские удовольствия. Дети часто холодны к очередной песенке про «Голубой ручеек» и «Крылатые качели» — у них совершенно иные культурные приоритеты. В этом смысле важно понять, что детская культура, сегодня строящаяся на вторичном использовании элементов советской детской культуры, обречена на провал. В Пермском театре-театре на «Бременских музыкантах», воссоздающих мультипликационный мюзикл Энтина и Ливанова – часто вплоть до мизансцен, — удалось наблюдать такую картину: возбужденные воспоминаниями взрослые, подпевающие и веселящиеся, и безучастные, испуганные сокрушительным энтузиазмом взрослых дети.

А, между тем, детский театр на театральной карте России чаще всего так и выглядит: как культура секонд-хэнд.

Детский театр должен излучать мир позитивных идей. Вроде как закономерное утверждение, хоть бы и Театр детской скорби Анатолия Праудина пытался с ним бороться. Дело театра – сомнение, парадокс, конфликт, знак вопроса, но детский театр тут исключение или все-таки нет? Но на чем сегодня можно основать позитив для ребенка?

Есть ли в современном честном искусстве сегодня нечто духоподъемное? Кроме государственной идеи и религии, разумеется. Как может существовать детский театр на фоне взрослого авторского театра, чьей основной идеей стала постмодернисткая ирония? Ценностная линейка снижена до предела, современному искусству сегодня крайне сложно вырваться из ценностного дефицита. Все осмеяно, все занижено, все проституированно.

Постмодернистская ирония все больше проникает в мир творчества для детей. Для этого достаточно взглянуть на любой западный мультфильм (и даже любой российский из числа новых) из ротации детских телеканалов. Они переполнены иронией, абсурдистскими парадоксами, перевернутой картиной мира.

На семинаре, посвященном детской драматургии в театре «Практика» продюсер и организатор драматургических конкурсов Светлана Кочерина рассказывала о феномене, который наблюдают психологи сегодня. Родители стремятся всячески отгородить ребенка от «порочных» влияний телевизора, интернета, улицы, создавая ему некий непрозрачный кокон для тепличного развития в мире позитивных консервативных ценностей. К чему может привести такое секвестирование естественной среды – непредсказуемо, хотя ясно, что иммунитет ребенка к чему-то дурному будет окончательно подорван.

Тоже, сами понимаете, не выход.

«Цирк дю Солей» — наиболее успешный бренд в области массового искусства для детей и более чем не стыдный коммерческий продукт. Хочется понять, как там меняются приоритеты. На ребенка действует безотлогательно: отличное шоу, очень открытое, приучающее к чувству свободы, прежде всего, телесной свободы, но уже и отсюда — свободы духа.

Потому что, прежде всего, в канадском цирке отсутствует бравада и самоуверенность, бравурность, вот эта пресловутая радость от собственного совершенства, характерная для советского цирка: щелкание каблуков и фанфары. Прежде всего, Цирк дю Солей – это единство впечатления, которое формируется за счет единого звукового поля, музыки, исполняемой вживую. Её современный стиль: от хип-хоха до хард-рока — уводит сознание в совершенно далекую от традиции область. Ритм тягучий, вязкий, интонация — глубоко драматическая.

Через музыку этот новый цирк оказывается явлением драматической, а не развлекательной культуры. Есть в это пестроте — и музыкальной, и костюмной — какой-то гибельный восторг, апокалиптика, словно бы прощальное яркое сияние, декаданс. В этом вся соль Цирка дю Солей.

Возможно, где-то тут заложены важнейшие принципы нового искусства для детей и где-то здесь разгадка, почему не действуют многие старые способы.

Важно понять и вот что: меняются способы передачи и восприятия информации. Наблюдая за детьми, я замечаю, что аудиокультура не воспринимается вообще, но только в сочетании с визуальными сигналами. Визуальность – это главное. Еще очень важна скорость передачи информации, ее короткие объемы, пульсирующий, агрессивный стиль воздействия.

Для современного ребенка очень важным оказывается передача информации через вещь, через материальное воплощение чего бы то ни было.

Психофизика современного ребенка меняется на глазах. Они – иные, во многом инопланетные по отношению к миру взрослых, воспитанных в обстоятельствах советской жизни. Как вложить в их души фетиш интеллектуального труда и идею сложности, многополюсного мира? Как не дать ребенку подсесть на многочисленные рекламные, государственные, религиозные манипуляции с нашим сознанием?

Этот вопрос очень остро встает перед детским театром сегодня. Он, прежде всего, должен учить самостоятельности мышления. Культурный герой современного ребенка – не Буратино, обучившийся в своей истории, как правильно встроиться в социум, а Холден Колфилд, который в своей истории учиться, как правильно сохранить в этом хищническом обществе себя и свой уникальный мир и опыт.

Лилиана Лунгина проводила в «Подстрочнике» одно из самых светлых своих посланий будущим художникам. Она говорила о том, что когда советскому искусству не давали сказать нечто очень важное, то люди культуры не диссидентствовали зазря, а, напротив, выбирали для продвижения своих либеральных идей самую законную сферу творчества – искусство для детей. Так ее муж Сёмен Лунгин в, казалось бы, невинном фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен» заложил идею благостности и спасительности бунта одиночки против систематизации и унификации.

Так же Василий Ливанов и Юрий Энтин вложили в опять же невинную песенку Трубадура фразу абсолютно антисоветскую: «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свободы». Об этом завете мудрой Лунгиной надо очень хорошо помнить будущим творцам детского искусства.