Актер Алексей Девотченко
«Театр должен быть не современен, а созвучен времени» Анастасия ВИЛЬЧИ Актер Московского ТЮЗа Алексей Девотченко известен не только ролями в популярных театральных постановках, но и своим «гражданским темпераментом». А во вторник одной из самых обсуждаемых стала новость о том, что в столичном метро произошла драка между уроженцами Кавказа и актером, о которой он сообщил на своей странице в социальной сети. В интервью корреспонденту «Новых Известий» Алексей ДЕВОТЧЕНКО рассказал о своих политических взглядах и о новой работе с режиссером Камой Гинкасом. – Алексей, за вами уже прочно закрепился образ «борца-гражданина»…
– Но не все артисты должны ходить на митинги. Боже упаси! И я не люблю формулировку «гражданская позиция», здесь скорее уместнее гражданский темперамент. Потому что у кого-то есть гражданский темперамент, у кого-то нет.
У меня так случилось, что он скорее есть.
– В кино политическая тема достаточно активно эксплуатируется. Может ли мода на всевозможные антиутопии перекочевать на театральные подмостки и будет ли она востребована?
– Если это хорошая пьеса, и хорошо написана, и есть ролевой материал, то почему бы и нет? Но вообще, меня так часто спрашивают о политическом театре, что я могу уже трактат написать. Я убежден, что нет в России сейчас политического театра, нет! Политический театр – это все, что мы видим. Прямая линия с Путиным – вот это театр.
Любое заседание нашей нелегитимной Думы – это театр, разножанровый, площадной, буффонада, клоунада, как угодно!
– Должна ли политика вообще оказываться в центре внимания театральных режиссеров и драматургов?
– Тут скорее дело в личности режиссера. Потому что ставит Лев Додин, скажем, «Короля Лира», и это получается политический театр в том числе. Хотя, казалось бы, Шекспир никакого отношения к нему не имеет, но Додин – это личность, которая знает, понимает, что происходит в стране. Так же как Гинкас, так же как Яновская, так же как Фоменко, так же как Бутусов.
Они понимают, что происходит, поэтому все само собой получается. Режиссеру не надо садиться, думать, как бы это так привязать к текущему политическому моменту? Ну, вот скажем, проект «Поэт и гражданин» – да, можно назвать политическим театром, но опять-таки это не совсем театр – скорее номера концертные, добротные, находящие отклик у большого количества зрителей, у огромной аудитории. В любом хорошем театре будут считываться вещи, которые имеют отношение к сегодняшнему дню.
Театр должен быть не современен, а скорее – созвучен времени.
– А когда драматург или режиссер осознанно берутся за социально-политическую тему и переносят это на сцену? Такие эксперименты любят, например, в Театре. Dос.
– Театр.Dос – это немножко другое, это документальный, публицистический, исследовательский театр. Я вообще не очень понимаю этот термин – «политический театр», это какое-то очень эфемерное понятие. Часто говорят про Брехта, что это политический театр. Да нет же! Это романтический театр, та же «Мамаша Кураж» – эпический театр, но никак не политический.
Так совпало время. Лучшие годы Театра на Таганке – это тоже не политический театр, а публицистическо-художественный театр.
– Вам не нравится сама формулировка – политический?
– Мне не нравится эта формулировка. Тут такая палка о двух концах: с одной стороны, театр может быть политизирован, с другой стороны, сам артист не может не знать, что происходит за пределами театра.
– Знакомы ли вы лично с кем-то из политиков, которые выходили на Болотную площадь, на проспект Сахарова? И как вы к ним относитесь?
– Я знаком и с Владимиром Рыжковым, и с Борисом Немцовым. К обоим испытываю самые добрые чувства. Я очень хорошо знаком с Константином Боровым. И хотя не всегда, мягко говоря, мы сходимся в позициях по тем или иным вопросам, в силу того, что он максималист и я максималист, но наш максимализм окрашен разными нюансами.
Это люди, которые переживают за страну, а весь поток, шквал грязи, которая обрушивается на того же Немцова, на Рыжкова и так далее, – это гадость и мерзость. Издание, которое опубликовало прослушку телефона Немцова, хотело показать, какой негодяй Немцов, а на самом деле они показали, какое негодяйское государство, всем стало очевидно, что в нашей стране узаконена телефонная прослушка. Узаконена!
Поэтому к митингам, к шествиям у меня отношение самое поддерживающее. Хорошо, что все-таки согласовали маршрут шествия 4 февраля.
– А вы планируете принять в нем участие?
– Конечно. Я пошел бы и на несанкционированное шествие. Но там, видимо, поняли, что коль скоро народ все равно пойдет, то что с эти народом делать? Чем народ давить и лупить, водометами разгонять, лучше разрешить.
Это, кстати, тоже такой сигнал, что стали прислушиваться, что это не просто пустозвонство на Болотной площади и на проспекте Сахарова.
– Не смущает ли вас разношерстность оппозиции?
– Я против любых совместных митингов, каких-то акций с ярко выраженными националистами, фашистами, нацистами. Когда все начиналось в конце 80-х годов, они же тоже присутствовали, люди из категории монархистов, черносотенцев, которые тоже были против советской власти, против коммунистов. Они тогда были, но их тогда было меньше, они были не так заметны, не так организованны, а сейчас прошло время, и у них есть свои лозунги, они очень организованны, и это очень напрягает. Я не очень понимаю подход наших либеральных товарищей, которые говорят: «Ну ладно, пускай они ходят с нами…» Я категорически против любого такого сотрудничества или, как называют стыдливо и более завуалированно, – взаимодействия.
Мы, мол, будем взаимодействовать с националистами, но до определенного этапа. Определенный этап может не наступить. Такое взаимодействие может отвадить определенную часть людей, сегодня выходящих на митинги.
– С кем из лидеров оппозиции вы знакомы, понятно. А кому из них вы доверяете?
– Я очень доверяю Рыжкову. Это глубоко порядочный человек, человек с опытом, который был в Государственной думе, и не просто был там, а вставал и говорил. Если бы баллотировался в президенты Рыжков, то я бы, безусловно, поддержал его. Другое дело, что выбирает народ, а народ живет не только в Москве и Петербурге.
Выбирает народ, который смотрит Первый канал и который видит там только одно лицо.
– Как думаете, какого развития событий ожидать?
– Мне бы очень хотелось верить, что что-то изменится. Мне очень хочется верить, что Путин объявит о своем уходе из политики. И что Дума будет признана нелегитимной.
И что будут повторные выборы при участии всех оппозиционных и не оппозиционных партий. Я – за это. В это мне очень хочется верить.
– Алексей, расскажите о вашей новой работе с Камой Гинкасом.
– Второй или третий месяц под руководством Камы Мироновича Гинкаса мы пытаемся снять фильм-спектакль по «Запискам из подполья». Называется вся эта история «По поводу мокрого снега…», снимается на натуре, непосредственно в разрушенной, но все равно потрясающей усадьбе Голицыных. И сняли уже практически все. Но из-за проблем, связанных с организацией процесса, закончить съемку никак не можем.
Очень надеемся, что скоро все разрешится, ведь фильм надо снять зимой, нужна зимняя натура. А работа проведена большая, это не просто выучил текст и погнал, как в сериале. Много репетировали и читали, и тексты там такие, что мама не горюй.
Вот этим фильмом-спектаклем я сейчас занят, и, надеюсь, в ближайшее время мы отснимем все до конца.
– У каждого режиссера свой стиль, свой подход к артисту. Расскажите, как вам работается с Камой Гинкасом?
– Есть такое понятие – театральная школа. Мне очень повезло, что Гинкас – это ленинградская школа, школа Георгия Товстоногова, потому как я тоже «выкормыш» этой школы, хоть учился не у самого Товстоногова, а у Кацмана и у Додина, но мы говорим на одном языке. Поначалу было сложно, потому что каждый режиссер, особенно режиссер-личность, имеет свои представления о материале, и все равно идет какой-то момент привыкания друг к другу. Так, в «Записках сумасшедшего» мы присматривались друг к другу.
Мне работа с Гинкасом доставляет всегда необычайную радость.
– Есть старая актерская школа, но есть молодые режиссеры, которые считают, что «вынимать душу» актер не должен, что сегодня нужны другие техники.
– Это совершенно неправильно. Но дело не в душе, а в том, что движет всем, что есть в театре. А двигать может только боль. Подлинная человеческая боль, а не какие-то изыски, режиссерские штампы, находки, придумки.
Поэтому мне очень дорого то, что среди молодой режиссуры есть те, кто правильно понимает предназначение театра, и режиссуры, и спектакля.
– Кого-то можете назвать?
– Ну, вот недавно я посмотрел блестящий спектакль Юрия Бутусова. И казалось бы, при всей буффонаде, при всем бурлеске, который там есть, там такая боль! Что просто слезами обливаешься в какие-то моменты.
Я знаю, что этот спектакль очень многие ругают и всячески подвергают обструкции, многие его не приняли: «Это не «Чайка»! Это не Чехов!» А мне кажется, как раз это и есть Чехов. Ставить Чехова как бытовую пьесу – это пошлость в высшей степени.
Ставить как психологический театр – время другое, другие ритмы. А тема, которая есть во всех его пьесах, всегда остается вечной: тема одиночества, тема любви безответной, неразделенной, несостоявшейся.