Актриса Евгения Крюкова

«Кино перестало быть режиссерским» Светлана ПОЛЯКОВА   Фото: Анатолий Морковкин Известность пришла к Евгении Крюковой почти в самом начале ее актерской карьеры – роль Юлии Бероевой в сериале «Петербургские тайны» надолго стала ее визитной карточкой. С той поры она снялась почти в сорока фильмах, а стаж ее работы на сцене театра Моссовета перевалил за двадцать лет, и буквально только что в этом театре состоялась премьера с ее участием – спектакль «В случае убийства звоните М». В интервью «НИ» Евгения КРЮКОВА рассказала о том, откуда у нее такая любовь к экспериментам, почему она запрещает своим детям смотреть телевизор и зачем регулярно ездит на завод. – Евгения, первая ассоциация, связанная с вашей фамилией, – сериал «Петербургские тайны».

Вас не задевает, что ваша популярность началась с сериала?

– Снимали мы долго, возмущались между собой: «Что же это такое? Что же, мы должны сниматься в этом «отстое»? Надо бы нам в кино работать, а тут – 62 серии…» Но сейчас я понимаю, что это была работа, никакого отношения не имеющая к тому, что подразумевают под сериалом сегодня.

Потому что мы снимали то же количество полезного времени в день, какое снимают в настоящем кино, – 1,5–2 минуты. А сейчас гонят по 8–12 минут – артисты просто не успевают сориентироваться. На съемки в сериалах я соглашаюсь нечасто, помню, как однажды режиссер спросил нас перед съемкой: «Вам нужна репетиция?» – и мы с партнером, известным актером, просто впали в недоумение.

А в «Петербургских тайнах» мы много репетировали. Декорации были, может, и не очень хороши, но они были выстроены специально для этого кино! И костюмы шили, и снимали не двумя камерами, а классической восьмеркой. Были заняты большие артисты, работали абсолютно честно.

И сейчас я горжусь этой работой, которая длилась шесть лет. Правда, деньги нам тогда платили небольшие, но было ощущение постоянной занятости.

– Открытием «Тайн» стало ваше удивительное лицо – из каких-то других времен. Такое нечасто встретишь сегодня на улице…

– Наверное, поэтому у меня не так много ролей современниц. Видимо, режиссеры меня ассоциируют с другими временами, и мне нравится находиться в разных эпохах. Но мне интереснее не «носить» лицо, а делать женщин, которых я играю, какими-то «очень-женщинами». Я спорю с двенадцатилетней дочерью, которая заявляет: «Я – феминистка, я должна быть главнее мужчин». Просто многие женщины вынуждены быть сильными, принимать решения – в наше время тяжело без этого.

А мне хочется рассказывать о женщинах, которые были совсем женщинами, прислонялись к мужскому плечу, как к опоре.

– Но говорят, что вы дома сами чуть ли не гвозди забиваете…

– Это не разрушает женщину. Если у мужа нет времени, а я знаю, куда и как забить гвоздь, – забью. Если мне это сложно – попрошу людей, которые мне помогают в доме. Но я просто люблю этим заниматься сама. Люблю прикладные виды работы.

Например, у меня в квартире мебель, которую я своими руками ошкуривала, «пачкала» и состаривала – на манер французской старинной мебели. Люблю шить-вязать, если есть время. Иногда, когда его нет, беру с собой и вяжу в машине, в пробках (езжу с водителем, поэтому есть такая возможность).

Перед Новым годом шила вечерами огромного Деда Мороза, которого потом поставили под елку.

– Наверное, ваше прикладное творчество – альтернатива актерскому ремеслу. Вы не пожалели, что когда-то ушли из МАРХИ в ГИТИС?

– Не пожалела, потому что считаю, что всему – свое время, я в этом отношении – фаталистка. Полгода назад я нашла свою мечту – занялась керамикой. Открыла свою новую тему в пластическом искусстве. «Мертвый» материал, который уже никому не интересен, мне хочется снова сделать интересным, даже необыкновенным.

Это будет все – посуда, элементы мебели, куклы – все, что человеку может пригодиться дома, при этом абсолютно неожиданное по форме. У меня есть студия, в которой 16 человек пытаются воплотить в жизнь мои невероятные, иногда даже бредовые идеи. Мы изучаем разные материалы, заказали восемь тонн всевозможной глины в Италии, что-то везем из Америки, пытаемся раскопать рецепты старинного фарфора.

Мне явно не хватает химика, чтобы можно было экспериментировать с полной ответственностью. Хочу, чтобы классический подход был нарушен. Я вообще люблю нарушать общеустановленные каноны в чем-то…

– В чем?

– Например, если я делаю дома ремонт, а мне говорят: «Дерево положено уложить вот так!», я говорю: «А мне нравится – иначе!» «Но так не кладут!» – «Не важно! Все равно – сделаем». И керамика сегодня – мое поле для эксперимента, в котором я пытаюсь сочетать то, что раньше не сочеталось. В любую свободную минутку еду на завод, в котором находится наш цех с печами для обжига.

Надеюсь, летом откроем магазин, который будет большой творческой студией.

– Завод, цех… Вопреки внешнему имиджу вы – настоящая современная деловая женщина…

– Я абсолютно продукт того времени, в котором нахожусь. Правда, мне претят какие-то вещи, от которых я стараюсь оградить своих детей. Например, у нас дома нет телевизора – я не хочу, чтобы дети смотрели галиматью. Пусть сохранят что-то настоящее внутри. Или я пытаюсь объяснить дочери, что не надо в 12 лет пользоваться косметикой, что не стоит носить вульгарную одежду – чтобы наносным не испортить того, что дано природой, родителями.

Не только лицо, но и какую-то целостность человеческую.

– Был ли у вас опыт в театре или в кино, где вам пришлось преобразить свою внешность, выйти нелепой клоунессой, к примеру… Или режиссеры всегда берегли вашу красоту?

– Очень давно в театре Моссовета шел спектакль «Школа жен» – по Мольеру, где я играла бестолковую юную леди, которая ничего не соображала, у меня был придурочный парик, огромные нарисованные ресницы, как у клоунессы, конопушки, я говорила очень косноязычно, – бестолочь бестолочью, комедийная роль, которую я очень любила. Я вообще люблю такие эксперименты. Но их совсем не много. Помню, на первом курсе мы играли этюд с моим однокурсником.

Ситуация была такова: я приходила в библиотеку, усаживалась за свой столик, а за соседним столиком сидел молодой человек, который мне безумно нравился, и я не знала, как его спровоцировать на ухаживания. В конце концов, я роняла книжку, чтобы он ее поднял, он вставал, и я обнаруживала, что он – хромой, с палочкой, и мне становилось очень стыдно. Так вот, пока я репетировала, наш педагог, Евгений Лазарев (очень хороший артист, уехавший потом в Америку), смеялся, все ломал сразу, говорил: «И это героиня? Это комедийная артистка!» Хотя роль у меня была абсолютно серьезная! Или, помню, вытащила из «Повести о Сонечке» Цветаевой монолог старухи, которая впрок покупала себе гроб, поскольку боялась, что потом не сможет купить.

Делала себе седые волосы, надевала платок, валенки – чтобы доказать себе, что я – артистка. Я упорно отодвигала от себя образ героини, пока не поняла, что среди героических – гораздо больше великих ролей, которые можно сыграть.

– Ваши героини, как правило, запоминаются еще и своими изысканными одеждами…

– Для меня костюм очень важен! Я всегда принимаю активное участие в создании костюма, для меня это – принципиально, я всегда пытаюсь объяснить, какой образ хочу создать. Если не могу объяснить на словах – рисую. Например, года четыре назад я снималась в роли Гертруды в картине Юрия Кары «Гамлет».

Мне было важно создать образ запутавшейся женщины, которая впервые в жизни осознала, что у нее есть сын и что она его уже потеряла, и единственное, что она может для него сделать, – выпить приготовленный для него яд. И я просила делать мне костюмы длиннее уровня пола, в которых запутываешься при ходьбе, и чтобы были цепи. По стилю решение картины – готическое, персонажи – сплошные готы, у всех – белые лица (просто кино про вампиров!) Юрий Викторович видел героиню совсем другой – агрессивно затянутой в латекс. Но я добилась своего, и те, кто видел это кино, поняли смысл моих одеяний. Или в «Марьиной роще» – я играю хозяйку «малины», идет 1945 год.

Мне сшили платья, но я взмолилась: «Пожалуйста, давайте найдем старые, из подбора!» «Но они же заштопанные все!» «Заштопанные, да! Она потихонечку штопает себе одежду. Это послевоенное время, у нее нет денег сшить новое»…

– У вас есть несколько работ с режиссерами, которые считаются живыми классиками российского кино, – вы снимались у Сергея Соловьева и Эльдара Рязанова. Есть что-то общее в них, что отличает их от прочих, если смотреть изнутри процесса?

– Знаете, кино очень изменилось – оно перестало быть режиссерским. Сегодня даже прекрасному режиссеру продюсер диктует условия и навязывает то, что считает нужным. К моему огромному удивлению, сегодня существуют пробы режиссеров. Режиссера сегодня пробуют, как артиста, – подходит он или не подходит. У больших режиссеров, о которых вы говорите, такого не может быть.

Они – главные люди на площадке. От них зависит продюсер. А они – художники и занимаются абсолютным творчеством.

Плюс к тому – за ними ощущаешь шлейф ДРУГОГО кино, которое они снимали когда-то. Поэтому к ним ты приходишь работать в КИНО. Ты это ощущаешь в каждом миллиметре, как в материальном отношении, так и в инфернальном.

Если в сегодняшнем кино мы иногда не успеваем что-то доснять, за это кого-то уволят, или пожурят, или не заплатят. А большие художники не ищут виноватого, они просто делают то, что считают нужным, несмотря на невероятные технические осложнения. СПРАВКА

Евгения КРЮКОВА родилась в 1971 году. Окончив школу, она поступила в Московский архитектурный институт, но вскоре поняла, что архитектура – не ее призвание, и бросила этот вуз. В 1988 году начала работать художником в Московском молодежном театре Вячеслава Спесивцева. В 1990 году поступила в ГИТИС. В том же году Евгения Крюкова дебютировала в кино: сыграла княжну Татьяну в драме Карена Шахназарова «Цареубийца».

Широкую известность актрисе принесли телесериалы «Петербургские тайны» и «Развязка петербургских тайн», где она сыграла Юлию Бероеву. Затем Евгения снялась в сериалах «Досье детектива Дубровского» и «Бандитский Петербург» (следователь Поспелова). В Евгения Крюкова – актриса театра имени Моссовета. Замужем за бизнесменом Сергеем Гляделкиным. У Евгении двое детей.

С – народная артистка России.