Актриса Нина Архипова: «Страшно остаться без ролей, когда способен еще играть»
– А вы научились терпеть?
– Не сразу. Например, я долго не могла смириться с тем, что Жорик не отпускает меня на съемки в кино. Он не был эгоистом, но, признаться, ревновал меня – боялся, что в меня кто-нибудь влюбится.
А на старости говорил в своих интервью: «Я виноват перед Ниночкой. Разрешил сниматься, только когда она постарела». Из-за этого я не снялась, кстати, во многих картинах, о чем особенно жалела по молодости.
Думала: «Как же так? Идет жизнь, а я отказываюсь от хороших сценариев…» Однажды терпение лопнуло, и я все-таки уехала на съемочную площадку. В тот же день Жорик позвонил моей подруге Гале и заревел в трубку: «Нина, моя Нина…» Галка думала, будто со мной случилось что-то страшное.
А оказывается, я всего лишь в кино снимаюсь.
– Кстати, а почему сам Георгий Павлович так мало снимался? Вы же его не ревновали…
– А он просто не любил камеру. И при своей уникальной фактуре снялся всего в нескольких фильмах. Режиссеры его постоянно уговаривали, даже по ночам звонили нам домой, но Жорик был непреклонен: не хотел играть перед машиной.
Ему нужен был живой зритель. Весь театр знал, что Менглет перед началом спектакля идет к закрытому занавесу и через щелочку смотрит в зал. Нужно было видеть, что с ним делала природа в это время! Сразу оживал, на щеках появлялся румянец… Он и жизнь свою продлил исключительно благодаря театру.
Когда в «Сатире» у него уже не было ролей, к нам домой вдруг пришел человек из Театра на Беговой и предложил сыграть Барона в «Скупом рыцаре». Я замерла и подумала: «С ума сойти, он ведь столько времени ничего не играл. Какой еще спектакль! Конечно, Жорик откажется».
Но он согласился. И все возрастные недуги словно отступили. Как в молодости, он сел в свое рабочее кресло, всю семью разогнал по другим комнатам, а сам склонился над ролью. Работал молча – мне порой казалось, что он лепит образ, как скульптор. Конечно, тот режиссер очень милый, славный человек, но вылепил образ Жорик.
На премьеру приехало телевидение – был невероятный успех, можете себе представить?
– Вполне могу. Ведь речь идет о Менглете…
– Нет, нет, дело не в этом. Просто к нему пришла удача. Ведь в нашей профессии критерий такой: удача – это когда тебе не стыдно за сыгранную роль. И ему не было стыдно: на щеках появился румянец, глазки засверкали.
Таким счастливым я его видела в двух случаях: когда удачная роль или когда побеждала вфутболе его любимая команда. Кстати, из-за футбола он однажды едва не лишился профессии.
– Опоздал на спектакль?
– Хуже. Не явился совсем. Правда, дело было еще в училище: Жорик учился на курсе Андрея Петровского, и тот занимал своих студентов в массовке Театра сатиры.
Жорик Петровского обожал. Но однажды в день спектакля был какой-то решающий матч, и Жорик мечтал попасть на стадион. Роль в массовке бессловесная: нужно было выйти на сцену и постоять то ли с алебардой, то ли с подсвечником.
И Жорик попросил своего приятеля заменить его. На другой день Петровский вызвал к себе Менглета: «Кто у нас художественный руководитель?» – «Вы, Андрей Павлович». – «А не вы?» – «Нет». – «А роли вы не распределяете?» – «Нет» – «А кто распределяет?» – «Вы, конечно, вы, Андрей Павлович». – «А почему же вы позволили себе уйти со спектакля, да к тому же произвели замену?» Дело кончилось трагично. Петровский не стал в упор замечать Жорика, и так продолжалось долгое время. К концу учебного года он понял, что его отчислят.
Однажды пришел в училище – ребята суетятся возле деканата, изучают новое расписание, а Жорик стоит в стороне: ему это расписание уже вряд ли понадобится. Но вдруг подошел к нему Петровский – положил руку на плечо. Менглет обернулся и всю его белую рубашку обслюнявил и замочил слезами.
Так конфликт был исчерпан, но, кстати, мой муж до конца своей жизни помнил об этом.
– А вам о своих поступках когда-нибудь приходилось жалеть?
– Да. С моей стороны тоже безобразный поступок был, когда я подала заявление об уходе из Театра Вахтангова, потому что директор, видите ли, не отпускал меня сниматься к Борису Барнету. Это шестьдесят лет назад было, после чего я перешла в Театр сатиры. И признаться, всю жизнь возвращаюсь в мыслях к этому эпизоду.
С одной стороны, я ушла из своего любимого театра, где могла бы стать ведущей актрисой. А с другой – в Театре сатиры я встретила Жорика. Вот и решайте, где лучше. В Театре сатиры была какая-то удивительная атмосфера, какой не было и не будет ни в одном театре страны. Мы очень дружили.
А у Андрея Миронова и вовсе был дар объединять вокруг себя интересных людей. Однажды он собрал друзей после репетиции и сказал: «А поехали к Нине – она ведь недалеко от театра живет». Я говорю: «Пожалуйста, но только дома у меня ничего нет. Разве что маца (подруга привезла целый ящик)».
Миронова это не смутило. «А у нас водка», – сказал он. И вот уже через полчаса на большом домашнем столе лежала маца и масло, артисты пили водку, но и без водки нам всегда было очень хорошо.
– За шестьдесят лет вы играли в спектаклях у самых разных режиссеров. А кто из них наиболее близок вам?
– Мой режиссер – это Марк Захаров. Мой и все. Даже не могу объяснить почему.
У него я играла в спектаклях «Темп-1929», «Проснись и пой», а в «Мамаше Кураж» он дал мне роль Проститутки. Мне все говорили: «Нина, посмотри, какую он роль тебе дал. Что это за отношение?» Но я боялась другого: как сыграть такую женщину?
Марк говорил мне: «Нина Николаевна, вы так уверены в том, что вы хороший человек. И все вокруг в этом убеждены. Даже режиссеры давали вам роли, где вы хорошая.
Если роль положительная, значит, играть ее должна Архипова. Но вы попробуйте сломать свое амплуа. Вы можете по-хозяйски выйти на сцену и приказать: а ну-ка погасите свет и вон отсюда».
И он добился того, что я научилась так играть. Правда, для этого он стоял около меня и шептал на ухо: «Я самая талантливая. Никто со мной не сравнится. Сейчас пойду и прикажу им покинуть зал».
В общем, настраивал меня. И роль удалась. А что он сделал с Мироновым! Андрюша ведь долгое время считался артистом отрицательного обаяния. Захаров же раскрыл в Миронове совершенно другие черты, растянул его амплуа.
Кстати, обязательно напишите, что уже несколько лет я не выхожу на сцену, но это не значит, будто я ничего не знаю о своем театре. Я постоянно бываю в «Сатире», слежу за премьерами и, надеюсь, что Александр Анатольевич еще даст мне какую-нибудь роль – хотя бы эпизод в новом спектакле. Ведь для артиста самое страшное – остаться без зрителей, когда способен еще играть.
– Впереди 9 Мая. Иногда кажется, что чем больше времени проходит со Дня Победы, тем меньше наши сограждане гордятся былыми подвигами ветеранов. Проводились исследования: оказывается, в России все больше молодых людей, которые ничего не знают о Великой Отечественной войне…
– Это беда нынешнего поколения. Но надо понять, что молодежь не виновата: разве по телевидению им рассказывают об этом? Разве ставятся сегодня спектакли на военную тему? Разве проходят встречи с ветеранами или хотя бы с историками?
Я специально узнавала: если это и есть, то совсем не в тех масштабах, чтобы охватить страну. Стирается память поколений. Но живы еще те люди, которые могли бы рассказать о войне и о том, какой великий подвиг совершил наш народ (а вовсе не Сталин, как думает теперь молодежь). Однажды я едва осталась жива.
В первые месяцы войны те вахтанговцы, которые не уехали в эвакуацию, несли дежурство в здании нашего театра. А я была назначена ухаживать во время тревоги за всякими жителями, которые приходят к театру. С правой стороны находился подвал, переделанный под бомбоубежище. Прозвучал гудок – мы бежим в укрытие, а потом – ба-бах! – раздаются взрывы, начинается паника. Я должна была всех успокаивать… Снова наступает тишина – я выбегаю на Арбат и вижу, что левой части театра больше нет – в нее попала бомба и одни стропила торчат.
И какая-то старая тетка с распущенными волосами кричит: «Бог знает, кого покарать…» Конечно, это была сумасшедшая. Но я, кстати, ничуть не лучше. Я вдруг вспомнила, что оставила в комнате отдыха на столе игру в кости – манжонк.
И думаю: «Мать честная, это что же, я теперь без игры останусь?» И полезла по стропилам собирать эти косточки. Снизу кричали: «Идиотка, куда ты лезешь?!» Но я же легкая: слава Богу, конструкции не обвалились. Все собрала, а потом эти косточки поехали со мной в Омск – в эвакуацию.
">