Алиса Фрейндлих:
«У одних – работа,у иных – судьба» Беседовал Борис ТАРАСОВ Она не нуждается в представлениях, все прекрасные слова, которые можно сказать о ней, уже сказаны и будут сказаны еще не раз. Она к ним не прислушивается, она просто живет и творит чудо. Каждый день.
Петербуржцы это хорошо знают, им повезло – она есть у них всегда. Москвичам не повезло – мы видим ее изредка на гастролях или приезжая в Питер. Именно в Питере случилось это интервью. А буквально через две недели она приехала в Москву и вновь покорила ее, еще раз доказав, что ей нет равных.
Она – Алиса Фрейндлих. И этим сказано все. – Алиса Бруновна, говорят, что, несмотря на «театральную семью», в детстве вы хотели стать балериной?
– Да… Была у меня такая мечта. Когда в Таллине, где мы тогда жили, открылся первый в истории города Дом пионеров, я тут же пошла и записалась во все кружки сразу. И в первую очередь в балетный. Руководительница Александра Федоровна Чернова, бывшая балерина, мне говорила: «Тебе надо в балет идти».
Но когда мы вернулись в Ленинград в 1949 году, мне было уже четырнадцать – для балета поздно.
– И вы решили пойти по стопам знаменитого папы – актера Александринского театра Бруно Артуровича Фрейндлиха?
– Это влияние атмосферы в доме вообще. Бабушка замечательно пела, играла на скрипке. Старшая сестра папы окончила консерваторию и вышла замуж за певца Ираклия Сулханишвили. Мы жили все вместе. Можете себе представить, сколько музыки звучало в доме!
И первым спектаклем, который я увидела, была опера «Евгений Онегин» – дипломный спектакль моей тетки. Когда в 1949 году мы с мамой вернулись в Ленинград, я стала снова учиться в своей школе. И там организовался драматический кружок.
Это было настоящее пиршество духа! Мы сами ставили спектакли, рисовали и клеили декорации, сооружали костюмы. Руководила драмкружком Мария Александровна Призван-Соколова, актриса БДТ, которую я считаю своей творческой матерью – она мне преподала первые и настоящие уроки театра.
У меня был хороший голос, и, что вполне естественно, все родственники советовали мне поступать в консерваторию. А у меня не было даже начального музыкального образования. И когда я сказала папе, что все хотят, чтобы я поступила в консерваторию, он ответил: «Допускаю, но если ты туда пойдешь, то в опере тебе ничего интересного не светит, потому что ты маленькая, а опера требует фактуру. Другое дело, если ты будешь камерной певицей, то реализуешь и свои драматические способности.
Но если пойдешь в театральный институт, то на сцене сможешь все – и играть, и петь, и танцевать». Что, кстати говоря, потом мне мой педагог Борис Вольфович Зон и написал в напутствии. Он нам всем подарил свои фотографии с пожеланиями.
При этом папа не помогал в моем желании пойти в театральный институт именно потому, что меня не знал (мы с мамой уже давно жили отдельно). Он ведь был человек совестливый. Помню, Мария Александровна говорила ему: «Может, вы замолвите словечко? Девочка мелкая такая, маленькая, худенькая, могут и не заметить. Все-таки первое впечатление – это какая-то фактура, выразительная и яркая внешность.
Ведь не заметят, и будет беда». А папа ответил: «Как я могу сказать, Мария Александровна, если никогда ее на сцене не видел и не знаю? Я могу вам верить на слово, но этого недостаточно, чтобы поручиться». И только муж Марии Александровны, Павел Карлович Вейсбрем, который курировал наш кружок, написал в приемную комиссию записочку: «Обратите внимание на эту девочку».
Вот и весь текст. И началось самое замечательное время – учеба в институте.
– После института вас распределили в Театр имени Комиссаржевской, где вы познакомились с Игорем Владимировым, к которому потом ушли в Театр имени Ленсовета?
– Надо сказать, до этого я много играла в театре, в основном девчонок, мальчишек, девушек молоденьких. Но однажды в Театр Комиссаржевской пришел красавец Игорь Петрович Владимиров, его пригласили поставить два спектакля: «Время любить» и «Случайные встречи». Он первый поверил в то, что я могу сыграть лирическую героиню.
В общем, я влюбилась в Игоря Петровича. Потом, когда его назначили главным режиссером Театра имени Ленсовета, он меня туда пригласил. Это было в I960 году. А у меня тогда как раз обнаружили туберкулез.
Слава Богу, это оказалась не открытая форма, и на полгода меня отправили лечиться в санаторий – четыре месяца я провела под Питером, в Сосновом бору, два месяца – в Крыму. Естественно, что за время лечения я «выпала» из репертуара. Вспомнив о приглашении Владимирова, пришла в Театр имени Ленсовета. И двадцать два года мы с ним проработали вместе.
Восемнадцать лет из этих двадцати двух и прожили вместе.
– Это было непросто?
– Непросто было потом. А тогда… Игорь Петрович был старше меня на шестнадцать лет, и я стала его третьей женой. Когда мы встретились, я была абсолютно белым листом во всех житейских отношениях. Как актриса-то уже сформирована, много играла, будь я незаметным пятнышком, он меня не позвал бы в театр. Он был большой умница, с потрясающим чувством юмора.
Мне было интересно – я жадно, как губка, впитывала все, что он знал, умел, мог, чем был богат. И я не боялась выходить за него замуж, потому что мне все в нем было интересно, мне было чему у него поучиться.
– Алиса Бруновна, всегда вместе – дома и на работе… Это не создавало проблем?
– Знаете, поначалу – нет. Мы оба были так заражены и поглощены театром, в котором вместе работали, что проводили в нем большую часть времени, практически двадцать четыре часа в сутки, и дома разговоры о театре продолжались. Но, как ни странно, мы не уставали друг от друга. Игорь Петрович «строил» театр, собирал труппу, мы оба были одержимы идеей нового театра – он стал нашим общим «ребенком», которого мы вместе пеленали, нянчили, кормили, поили и так далее. Скучно не было.
И в это время даже если и случались какие-то грешки со стороны Игоря Петровича, я их просто не замечала. Хотя, что скрывать, он был женолюб. Но тогда нас обоих полностью захватил театр. Игорь Петрович отказывался от очень многих съемок, а его звали в кино.
Но он не хотел надолго уезжать, потому что театр в то время был для него всем. И только когда «Ленсовет» о себе заявил, уже в семидесятые годы, и заявил основательно, потому что были очень хорошие спектакли, и труппа состояла из людей «одной группы крови», только тогда Игорь Петрович позволил себе сняться в нескольких картинах. Он и меня не пускал, именно потому, что я была очень и очень плотно занята в репертуаре.
Он ревновал к кино. Но ведь и сам отказывался от каких-то вещей именно во имя того, чтобы создать театр…
– После развода вы еще пять лет работали вместе…
– С Игорем Петровичем мы расстались, потому что он был большой любитель женщин. Да, я его не ревновала до поры до времени, потому что он вел себя очень осторожно. А потом стал сильно выпивать, был у него такой жуткий период. Вы знаете, пьяный человек немножко «сорит» за собой, и все его грехи стали видны.
Как только наступил такой период, мне это показалось уже не очень симпатичным, и я стала себя чувствовать более свободной. И тоже пустилась во все тяжкие. Не в прямом, конечно же, смысле, но у меня тоже появились какие-то романы. И у Игоря Петровича, и у меня. Он дал мне, правда, сто очков вперед…
Я пыталась его образумить в смысле выпивки. Просила прекратить это дело, потому что театр стал погибать. Но он считал, что ничего особенного не делает: он же не алкоголик, не пьяница. Короче, это стало большой бедой.
И мне довольно горестно было его наблюдать в таком виде. Лечиться он не хотел, приводить себя в порядок тоже не хотел.
– Это происходило из-за творческой неудовлетворенности?
– Да, конечно, и я прекрасно понимала причину его пития – что бы Игорь Петрович ни делал, все оставалось незамеченным. У нас был очень звездный период с 1970-го по 1975-й, театр был так любим и так гремел! И при этом его ни разу не вывозили на гастроли за границу, за исключением одного очень неудачного выезда с политическим спектаклем «Интервью в Буэнос-Айресе». Мы приехали в Париж, в «Театр наций», играть спектакль, а везде были расклеены брежневские карикатуры с жуткими мордами. БДТ ездил все время и всюду, мы не ездили.
А все тогда зависело от Министерства культуры, это не продюсерские штучки. Это во-первых. Во-вторых, лучшие спектакли не сняли на пленку – и от того Театра имени Ленсовета почти ничего не осталось! Кто был поумнее, похитрее, что-то сохранил. Тут вот недавно всплыл диск со спектаклем «Укрощение строптивой» – черно-белый.
Когда мы были на гастролях в Москве, телевидение сняло его на видеопленку в рекламных целях. Кто-то, видимо, сохранил и реставрировал эту пленку, а теперь она появилась на диске. И то не в продаже, а так, из-под полы.
Засняли спектакль «Ковалева из провинции» по пьесе-однодневке Игнатия Дворецкого. Качество записи очень хорошее, но сейчас ведь это никому не нужно, потому что пьеса написана по тем реалиям, которые были в семидесятые годы. Разве только посмотреть, как прилично играет хорошая театральная труппа, больше ничего… В общем, Игоря Петровича обижали, не замечали.
В блеске товстоноговского БДТ созданный Владимировым театр оставался практически незамеченным. Поэтому Игорь Петрович стал выпивать. Масло в огонь подливали, между прочим, критики. Однажды мы приехали на гастроли в Москву, привезли чудные спектакли: «Пигмалион», «Ромео и Джульетта», «Таня», «Варшавская мелодия», «Дульсинея Тобосская» – весь репертуар, одним словом. Играли на протяжении месяца.
И вдруг выходит статья «Театр одной актрисы». Ну как вы думаете, можно режиссеру такое съесть и не отравиться? Так что причина его состояния понятна. Видит Бог, я потратила много усилий, чтобы удерживать его.
Но мне не удалось. И тогда я бежала.
– В тот самый БДТ. В котором служите уже двадцать пять лет, а сыграли всего четырнадцать ролей за эти годы. Вы довольны?
– Ну актеру никогда не бывает достаточно работы. Аппетит – постоянная единица в актерской трапезе. Другое дело, что со временем прибавилось многое из того, что отвлекает. Если бы можно было заниматься исключительно театром, то мне бы сильно не хватало ролей.
Я попадаю в новые спектакли не чаще, чем раз в три-четыре года. Это огромные периоды простоя. Но эти паузы обязательно чем-то заполняются. Играется достаточно большое количество антрепризных спектаклей, разъезжающих по городам и весям.
Мы вернулись к тем дореволюционным временам, когда театральные труппы кочевали по стране беспрерывно. Читая мемуары Веры Федоровны Комиссаржевской, удивляешься тому, как много она гастролировала по всей России со своими спектаклями. Так что работа есть. Другое дело, что ее слишком мало в театре. Но таков уж репертуарный театр: труппа большая, все должны получить какую-то работу, чтобы не топтаться на месте.
Приходится ждать. И тут необходимо терпение. Конечно, я играю не так много, как прежде. Так сложились обстоятельства, что обойма товстоноговских актеров, которая составляла славу этого театра, уходит, уходит и уходит… Каждый год мы теряем одного, другого, третьего… С их уходом уходят спектакли – они ставились на актеров, а с ними уходят и мои спектакли.
Ролей сейчас для актрис моего возрастного регистра не так много, поэтому особенно тут не разбежишься. Но я не очень печалюсь, потому что сейчас уже не так много сил. Спектакли «Калифорнийская сюита», «Квартет», «Оскар и Розовая Дама» востребованы – я много езжу, от этого очень устаю, поэтому мне достаточно. Конечно, всегда хочется что-то новенькое сыграть, не топтаться на месте.
Но очень мало материала, которым можно было бы полакомиться, я бы так сказала. А хочется не просто сыграть дежурную роль. Но ни в коем случае нельзя оставлять это время вынужденного бездействия без осуществления своих замыслов. Для меня это антреприза и концерты.
Так что времени свободного мало.
– И вы всегда все успеваете?
– Мне кажется, раньше я все успевала. Единственная моя ошибка: три четверти жизни я думала, что все еще впереди. Сейчас досадую на себя. Потому как понимаю: впереди уже ничего, и о чем-то нужно было подумать раньше.
А теперь это бессмысленно. Кому я буду посвящать свое свободное время? Дочь выросла, внуки тоже достаточно взрослые.
Для романов уже вроде как поздновато… Знаете, у меня достаточно выраженное чувство юмора, поэтому я понимаю: старушка, выходящая замуж, это смешно. А иметь просто романтические отношения в этом возрасте еще смешнее.
Поэтому пока будут силы, я буду работать.
– А по кино не скучаете?
– Вы знаете, несмотря на то, что я сыграла в кино около двадцати ролей, воспринимаю себя киноактрисой с трудом. Мне, привыкшей к атмосфере театра, длительным репетициям и постепенному постижению роли, в кино трудно. Там зачастую сцены снимаются не в том порядке, в каком они существуют в сценарии, и то состояние, к которому ты должна прийти позже, прожив какой-то кусок жизни своей героини, приходится обретать сейчас, немедленно. Когда режиссер понимает, что в этом немалая трудность для исполнителя, и старается приблизить условия работы в кино к условиям театра, тогда есть надежда – что-то получается. Я знаю, что многие кинорежиссеры вообще не ходят в театр – неинтересно.
Им чужда «приподнятая на каблук правда», как они говорят. А есть другие – те любят театр, они догадались, что совокупность возможностей двух искусств может дать поразительные результаты.
– Алиса Бруновна, что, на ваш взгляд, сейчас происходит с театром?
– Театральная жизнь изменилась, наступила эпоха режиссерского театра. Актер, авторское слово становятся всего лишь поводом для того, чтобы режиссер самоутвердился. Это печально.
Я всю жизнь исповедовала и исповедую театр переживания, где зрительный зал является соучастником происходящих на сцене событий, эмоционально в них включается, соприсутствует. В моем внутреннем восприятии театра как такового мало что изменилось. Внешние его метаморфозы куда как многообразнее. И театр, как живой организм, испытывал разные периоды развития. Был момент, когда телевидение его вытесняло из людского сознания, и публика временно перестала в него ходить.
Но потребность живого, эмоционального участия и присутствия все равно ее привела в театр вновь. Потом появилась видеопродукция, и она тоже увела зрителя в сторону, лишила интереса к сцене на какое-то время. Но что бы ни происходило, люди все равно хотят дышать вместе с актером в одном зале. Теперь спектакли все чаще носят умозрительный характер.
Сопереживание из них уходит, эмоционального потока стало очень мало. Но мне кажется, что зрители все-таки проголосуют за эмоциональный театр, а не за штукарский.
– Вы думаете, сегодняшнее актерское поколение может сравниться с теми, кто «владел умами» лет двадцать–тридцать назад?
– Думаю, что они такие же разные, какими были и мы. У одних – работа, у иных – судьба. Театр ведь населяют не только Богом отмеченные люди, но люди разные, для некоторых из них актерство носит профессиональный характер. Хорошее владение профессией свидетельствует о достоинстве человека.
Случаются люди, которым свыше дано чрезвычайное дарование, но оно, не будучи умноженным на профессионализм, очень быстро угасает. Есть счастливые обладатели и дарования, и того самого достоинства, которые и делают их профессионалами высшей пробы. Если актер понимает, что к таланту, данному ему Богом, нужно прибавить большой труд, то возможно все.