Антон Адасинский
«Дерево» – не театр, это сценический рок-н-ролл» Татьяна ВЛАСОВА Антон Адасинский – руководитель легендарного театра DEREVO и музыкального проекта «Positive band», Мефистофель в фильме Сокурова «Фауст» и режиссер собственной кинокартины «Юг. Граница», по мотивам ненаписанных книг Борхеса – снова задумал снять кино не по правилам. «Двойник» станет историей о двух жизнях одного человека, а главную роль, возможно, сыграет сам Адасинский. «Театралу» он рассказал о саундтреке, который успел выпустить до начала съемок, о том, как отказался от работы с Алексеем Германом-старшим и удивлялся Сокурову, о коллекции гитар и сценическом рок-н-ролле, а также о своем желании вырубить Интернет. ВНУТРИ МЕНЯ ЕСТЬ КИНО — В одном из интервью вы сказали, что любите фотографии и старые фильмы…
— Да, поэтому кино я не смотрю уже много лет. Мне не нравится то, что происходит на киноэкранах. Я закончил свое кинообразование на фильме Алехандро Ходоровски «Святая кровь». Иногда мне в руки дают что-то посмотреть, но это опять же очень хорошее старое кино либо какая-то непонятная сегодняшняя история.
Так вот с этим – пока пауза. Внутри меня есть кино, конечно. Я хочу снимать, уже написал сценарий. Даже звук к этому фильму готов, и песни, и атмосфера. Тем более, сейчас смотреть чужие работы – опасно.
Вдруг повлияют? Кстати, я не хожу в театр.
— Почему вас снова тянет на территорию кино как участника процесса?
— Кино можно после себя оставить. А спектакли – неуловимая вещь: вроде сделал что-то, и люди хлопают, и полное счастье – бамс, пропало. Что останется?
Левая видеозапись? Снимают же на айфоны, на айпады, на кукукино – черте что! Мусор виртуальный. И всё это выкладывают в Интернет – записи наших выступлений, снятые с колосников или с нижней «дырки», с будки суфлера.
А люди думают, что это и есть «Дерево». Нет, это не «Дерево». Нужно сделать очень качественную съемку, правильно смонтировать – и тогда уже вешать.
Или снять кино. Я хочу, чтобы после нас остался очень внятный материал, по которому другие могут учиться.
— Учиться снимать кино?
— Как делать кино, я не знаю. Не мастер. Снимаю, как умею, как чувствую – не по законам киноискусства. «Юг. Граница» так и сделан, с нарушением всех писаных и неписаных правил.
Но почему-то до сих пор это – культовое кино в Питере. Я знаю ребят, у которых по стенам написаны фразы, цитаты из фильма. Приятно. Снимать это было в удовольствие.
Даже не думали, что на съемки нет денег. Просто сели в машину и поехали по странам, по континентам, с тремя камерами.
— Это незнание законов кино (все-таки чему-то учат 5 лет во ВГИКе), оно вам мешало или помогало?
— Я не учился во ВГИКе. Я нигде не учился. И, видимо, эти пять лет жизни, которые я не потратил на обучение, пошли мне впрок. Эта временная фора позволила очень много сделать.
А если бы я просидел за парой 5 лет – это ж с ума можно сойти! Я не могу больше, чем полчаса, кого-то слушать. Мне кажется, что я старею, что у меня борода ползет, как фарш – и нужно срочно бежать.
Изменилось бы что-то, если бы я учился законам искусства? Не знаю, врать не буду. Мне кажется, необязательно уж все учить и все знать, чтобы держать руку на пульсе. Когда ты смотришь десятки фильмов, потому что тебе в обязательном порядке нужно все посмотреть, ты запоминаешь планы, сцены – и все равно попадаешь под их влияние.
Внутри тебя возникает общее положение: как надо снимать. Лучше быть tabula rasa.
ПРИШЛОСЬ ВЫБИРАТЬ МЕЖДУ МУЗЫКОЙ И ТАНЦЕМ — Философия ритма и музыки, которой вы учились у Вячеслава Гайворонского, она ложится на ваши опыты в кино?
— Бесспорно. Гайворонский – не просто барабанщик и метроном, нет. То, чему он учит – это ритмы мира, его вибрации и колебания. Это сфера звука, огромная школа – от Пифагора до наших дней, от веревок до струн – и она очень важна для наших танцев, для нашей работы.
Очень тяжело, конечно, с этим знанием жить, потому что понимаешь, что вынужден слушать левую музыку. За нее берутся необразованные, «неритмичные» люди. А вот музыке как раз нужно учиться, причем обязательно. Нужно сидеть с метрономом, сидеть с палочками, сидеть с инструментами, долго и упорно – в пять минут не получится.
Я закончил две школы, по классике и по джазу, и пришлось выбирать между музыкой и танцем. Я сделал выбор в пользу движения. Но все равно, когда я еду в машине, лечу в самолете, периодически тренькаю на гитаре.
Разминаться и дергать ногами невозможно, но есть время заниматься звуком. Я не бросил гитару, не бросил барабан. Мне это очень помогало.
Ритм – основа всего. Если бы не закрылся Институт ритмики в Москве, в 24-м году прошлого века, может быть, у нас была бы другая страна, другая жизнь. Мироощущение и вообще мир бы изменился с ритмом.
— А гитару часто в руки берете?
— Сейчас чаще, потому что с детьми сижу. Играю на гитаре – они внимательно слушают. А в день спектакля не могу, в день репетиций тоже не могу – только во время паузы.
И это большая проблема. Ты берешь гитару – и не можешь больше репетировать. Очень трудно переключиться. Танец и музыка в одном человеке не стыкуются.
— Свою раритетную коллекцию гитар вы заставляете звучать, хотя бы иногда?
— Обязательно. Но тут тоже сложность: снимаешь такую гитару со стенки и не замечаешь, как 4 часа прошло, потому что в ней – вся история рок-н-ролла и Сан-Франциско. 56 лет гитаре.
Она столько песен в себе содержит. Запрещу сыновьям продавать. Таких вещей мало. На них музыку можно придумывать. Начинаешь что-то наигрывать – и пальцы уже не твои.
Не человек придумывает музыку, а инструмент.
— Музыка к вашему будущему фильму «Двойник» как придумывалась?
— Это было так. Я говорю: «У меня есть мотив тара-та-та. – А слова есть? – Пока нет, только му-му-му. – А давай пока поиграем». Слово за слово – и песня готова.
Под настроение она возникает сама собой, как и спектакли «Дерево». Главное – не откладывать и не ждать денег. Время-то идет, тикуют часики. Когда смерть забирает тех, кто старше – это одно.
А сейчас уходят уже ровесники, близкие люди. Андрей Сизинцев ушел. Мы работали вместе семь лет. Он был звукорежиссером театра «Дерево», сделал со мной шесть спектаклей. Раз – и нет человека.
Я говорил: «Андрей, запиши пластинку. – Успею». Вот сейчас буду сводить за него музыку. Он очень много написал, но все это лежит в хаотическом состоянии. На кофе время еще есть, но уже меньше и меньше.
— Тем не менее, с группой Positive Band вы уже успели выпустить диск с саундтреком. Музыка в будущем фильме первична?
— Мы сами себя обманули. Пока я заканчиваю сценарий и набираю буковки, решили не тормозиться и записать музыку. Но вряд ли это будет клиповая история, петь на экране мы точно не будем.
Скорее останется музыкальная атмосфера нашей веселой компании.
— Альбом, по вашим словам, получился «детским». Почему?
— Ну, вы послушайте. Сразу начнете улыбаться, с первой фразы на диске, когда я кашляю и говорю: «Исполняется впервые». Дети у нас поют, из музыкального театра «Радуга» в Санкт-Петербурге. И фильм тоже в каком-то смысле будет «детским».
Сколько же можно писать грустняк и похоронки. Это же ужас, что с искусством делается! Я недавно пошел в Tate Gallery, в Лондоне, не могу сказать, что меня стошнило, но многое не смог перенести. Столько крови, грязи и секса в лучшей галерее modern art – это просто страшно. У всех с этим проблема что ли?
Не понимаю. Политика, насилие, религия. Ну, с религией еще аккуратнее – боятся, что сразу закроют. А что касается гениталий, то они просто с потолка свисают.
Ну, тяжело уже, устал я от этого. Очень хорошо помню время, когда мы не видели столько голых поп на улице, на рекламных плакатах, зачем это надо? Исчезает секрет. Исчезает главное.
Осталось только ходить на выставки детского рисунка.
Вообще меня беспокоит наступление на детские мозги этого потока информации, поэтому я за радикальные решения – взять и вырубить Интернет. Чтобы мальчишки не ползали в карман за своим айфоном, не болтались по поганым сайтам. Пусть общаются по телефону, как раньше, за 10 копеек. У меня растут двое мальчиков, Артур и Давид, им сейчас 9 месяцев.
Я уже думаю, как же быть с моей школой, со всей моей философией, как я передам им свои знания? Или они будут просто социальными ублюдками, неспособными контактировать с миром, или их нужно как-то оградить от сетевого мусора.
— «Двойник» вы будете снимать с приглашенными артистами или со своими?
— Вот это большая проблема. Мы сделали кинопробы, и я понял, что не могу живых актеров-то на экране переносить. Работать тяжело – идет одно драматическое переживание. А мне нужны какие-то нереальные люди.
Видимо, буду искать совсем не актеров, либо работать со своими ребятами.
— А чего вам в актерах не хватает?
— Андрогинности, двустронности. Чтобы была связь мужского и женского, минуса и плюса – в одном человеке сразу. Чтобы не было прямолинейности.
«ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ» – ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ — Вы в свое время пробовались на роль в фильме Алексея Германа-старшего «Трудно быть богом». Не жалеете, что не случилась эта работа в вашей жизни?
— Жалею, потому что это моя любимая книга, и героя по книге тоже зовут Антон. Но Герман сказал, что я должен бросить «Дерево» на два года, – и тогда он готов сотрудничать, потому что ему нужно полное погружение в тему, в съемочный процесс. Но я не мог оставить театр – и отказался. А если б согласился, то пришлось бы театр «поставить на паузу», и не на пару лет, на все 14 – это многовато. Я считаю, Ярмольник отлично справился с ролью, и фильм будет замечательный.
Жалко только, что Борис Стругацкий не увидел, и Герман не увидел. Но они все на той планете встретятся, и все у них будет классно. Боб Марли им косячок поднесет, и они нормально посидят. Скорей бы уже… Политики жизни не дают. Мои знакомые просто с ума сошли.
Обычно я с ними говорил о чем-то хорошем: о цветах, о лошадях, о женщинах. Сейчас через пять минут мы скатываемся на политику. Я говорю: «Игорек, ну, не надо об этом! Ну, неинтересно мне. Я здесь не живу – я живу там, где об этом не говорят.
Есть верхняя жизнь, горняя, а есть нижняя. Давайте жить здесь, а там пусть разбираются сами».
— Но сейчас есть интерес к театру, который в лоб говорит о политиках, как, например, наделавший шума «Идеальный муж» в МХТ.
— Очень хорошо, только политиков это не касается. Они в театр не ходят. Им все равно, чем занимаются молодые люди, которые кричат на улицах «свободу «Pussy Riot»!». Дело в том, что они крайне не симпатичные люди, наши политики, поэтому эта «гвардия в серых пиджаках» мстит всей красоте мира.
Это, кончено, комплекс.
Претендовать на аполитичность мы не можем. Но театр на то и есть, чтобы дарить людям фантазию, а для политики достаточно газет. Люди ходят в театр, чтобы увидеть то, чего они не видят рядом.
Они ходят на «Дерево», потому что мы можем дать то, чего в газетах не найдешь – дать неощутимое.
— Вы в свое время говорили, что Герман опоздал с фильмом «Трудно быть богом», а «Фауст» попал в наше время. Как он стыкуется с сегодняшним днем?
— Ничего не опоздал. Вышло бы до , Иванушка-дурачок, который кормит частями своего тела летящего орла – это же потрясающие образы. А вообще нужно снимать «Историю города Глупова» Салтыкова-Щедрина.
Мы же по его сценарию живем: и безголовые чиновники у нас сидят, и город сносят, чтобы реку перекрыть – все прописано. Это зеркало реальной ситуации.
ДЬЯВОЛ — НАШ ЛУЧШИЙ ДРУГ — Про роль Мефистофеля. Сокуров писал ее под себя или все-таки под вас?
— Хороший вопрос… Наверно, под себя. Когда он показывал на площадке какие-то тонкости игры, я увидел его рот и понял: это Азазелло, это он и есть. Он настолько всё это впитал. «Александр Николаевич, вам нужно в кадр», – говорю. – «Антон, давайте без этого сейчас, идите работать». Хотя Сокуров и говорит, что фигура Мефистофеля и влияние дьявола в мире преувеличено – ничего подобного.
Влияние Бога преувеличено на 100%, а дьявол – наш самый лучший друг: и поговорки, и шутки – всё о нем. Он всегда сидит рядом с нами, и мы чуть что – чертыхаемся. Есть мелкий бес, есть Воланд, есть Мефистофель – есть разные краски.
Мне кажется, Сокурова волновал, прежде всего, Мефистофель, больше всего остального. Взять книгу и понять, что это – мой персонаж, начать съемки с этого персонажа… Возможно, вы правы, он начал искать не с Маргариты, не с Фауста, а именно с Мефистофеля, который придуман Сокуровым не изящным Жиголо в пиджачке, а подгнившей тушей.
— Как раздувшийся, смердящий труп…
— Как смердящий труп, только это – мавзолей всего мира, помойка всего мира в одном человеке – как Сокуров хотел. Но я как-то выкрутился из этой роли, и мне потом стало понятно, что я смог добавить кое-что от себя к сокуровскому видению Мефистофеля, смог это донести.
— Вы говорили, что очень долго искали технику игры…
— Ну да, я же часть его картины, а картина сложнейшая – зеркала, оптика, техника, умышленно все сдвинуто, свернуто, искривлено. Нужно было войти в эту «кривую» картину не прямолинейным «Станиславским», а по-другому, в другой технике работать. Я много экспериментировал, показывал Сокурову разные краски и разные ритмы, предлагал разные варианты игры, пока мы не дошли до теории супер марионетки. Это в какой-то степени дало ответ, как можно говорить о Мефистофеле.
Школ актерских много. И, слава Богу, я их прошел у себя в компании, поэтому мне было просто в это войти – в укороченные оценки, укороченные реакции.
— Сокуров использовал ваш театральный опыт?
— Он видел все спектакли «Дерева», следил за мной очень давно и, естественно, использовал меня как продукт моего театрального опыта. Он утвердил на роль одновременно и меня, и мою школу. И потом прижал меня к границе образа. Но все внутреннее наполнение осталось работать, поэтому открылись другие каналы.
— Насколько я знаю, тексты вы заучивали механически, то есть слова…
— Они никого не интересовали, ни Сокурова, ни меня. Есть ощущение, что текст вообще мало кого интересовал. Он был прописан, проговаривался, но никто на него особо не нажимал.
Это интересный момент. Что он там сказал? Вырезать не вырезать?
— Но, тем не менее, в конце вы добавили от себя фразу…
— Нет-нет, это Сокуров. Это он придумал фразу. И меня это с ума свело.
Как такое можно выдать? Финал, патетика, ледники. И вдруг в конце Мефистофель говорит Фаусту: «Кто ж тебя кормить-то будет».
В этом весь Сокуров.
— А в чем вы видите смысл это фразы?
— Смысл в том, что ты просто человек и вся твоя философия закончится, когда ты захочешь жрать.
— Человек так примитивно устроен?
— Это не примитив. Это бессмысленная борьба с природой. Человек должен выживать и зарабатывать себе на хлеб. А остальное – от лукавого.
Возможно, путаная мысль, но я сейчас импровизирую на тему сокуровских фраз. Фауст постоянно говорит: «Я голодный». В фильме вообще очень много – про голод.
— Почему во время съемок, даже за пределами съемочной площадки Сокруров запрещал вам танцевать?
— Это другая эстетика. У меня тело заснуло на каком-то моменте, открылись глаза – и я стал по-другому работать, очень непрофильно. И Сокуров давал понять: пришел сниматься увальнем – значит, живи в этом костюме, хоть спи в нем.
Только не делай ничего другого. Полностью погрузись в работу.
— А спектакль «Мефисто. Вальс» появился благодаря или вопреки вашей работе с Сокуровым?
— Одновременно как-то появился. Видимо, замершее мое тело, которое Сокуров решил успокоить этой работой, освободилось в спектакле. Естественно, он вырос из кино, из многомесячных переживаний по поводу персонажа.
Когда тебе говорят: «молись каждый день, беса играешь», «улицу аккуратнее переходи», «тебе же гореть завтра» – не по себе становится. Столько всяких ужасов накликали ребята…
СЦЕНИЧЕСКИЙ РОК-Н-РОЛЛ — В недавнем питерском интервью вы процитировали Полунина, который говорит о том, что «театр умер»…
— Нет, он не так сказал: «Антоша, не переживай, ну умер да умер. Будет что-то еще, будет другое».
— Вы разделяете эту позицию? Театр умер?
— Давно.
— Но вы же продолжаете этим заниматься…
— «Дерево» – не театр. Это рок-н-ролл сценический. Мы сами себе хозяева.
Делаем, что хотим. Нам без разницы – взять гитару и заиграть или просто обливаться кипятком. Для нас нет ни границ, ни законов – мы живем своей фантазией.
Единственный наш инструмент – тело. Оно должно полностью отражать эмоции, каждым пальчиком. А для этого нужно себя тренировать, чтобы не из головы все шло, а по всем каналам тела, по всем векторам. Это большая школа и ежедневный труд. Этим «Дерево» и отличается.
А все пьесы, исходный материал мы сами себе придумываем. Понятия «театр», «режиссер», «постановка», читка» у нас нет. Мы реально – рок-н-ролл на сцене.
Нет сцены – на потолке станцуем, без разницы. Да, пишут театр «Дерево», но к театру мы не относимся.