«Демон» одолел «Тоску»

На фестивале в Латвийской национальной опере показаны премьеры прошлого сезона — «Тоска» Пуччини и «Демон» Рубинштейна. На очереди — «Летучий голландец», знаковая для рижского театра опера Вагнера.

Пошлость в "Тоске", ставить которую пригласили москвича Дмитрия Бертмана, торжествует небезраздельно.

Она лишь прорывается временами, смягченная стильной, безукоризненно строгой, выдержанной в серых тонах сценографией Андриса Фрейбергса и благородной осанкой рижских солистов, так и не перенявших разнузданно-залихватскую манеру кафешантана.

Скарпиа (Самсон Изюмов), невзирая на режиссерские заветы изобразить кошмарного дуче, лишь изредка кривит и выпячивает губы; а так, в целом, посмотришь — хороший человек, страдающий от страстной, но безответной любви. И за что убили, непонятно. Когда Флория Тоска (Инесса Линабургите), заколов на рояле бывшего любовника и хорошего человека, теми же ножницами начинает методично отстригать прядь за прядью пышные черные кудри, зритель соображает: да она, никак, помешалась от переживаний, что твоя Офелия!

Дальнейшее — третий акт, расстрел Каварадосси и прочее — происходит как бы во сне Тоски: забывшись в кресле, она остается в кабинете Скарпиа, завороженная мерцанием магического хрустального шара, в который превращается подсвеченный стеклянный аквариум с рыбками. Там спящей ее и застают полицейские. Она вырывается, бежит наверх, к окну, и бросается вниз: тут свет меркнет. А после того как свет вспыхивает снова, на сцену в сопровождении стражей правопорядка выходит Каварадосси (Эмил Иванов), живой и невредимый, и даже нисколечко не помятый.

Вывод: пыток не было, Скарпиа — не злодей, а мученик, а все произошедшее — плод воспаленного воображения свихнувшейся певички.

В музыкальном отношении рижская «Тоска» прошла аккуратно, точно, не без страстных порывов, инициируемых молодым Андрисом Нелсонсом, которого многие прочат на место главного дирижера театра после того, как этот пост освободил маститый литовец, Гинтарас Ринкявичус, подвизающийся ныне в опере Мальме и временами в Большом театре.

«Демон» — второй опыт Андрея Жагарса на поприще режиссуры после «Летучего голландца». В обеих операх действуют герои, отмеченные печатью проклятья, осужденные на тягостное бессмертие. Параллели в темах и сюжетах продиктовали сходство и в постановочном решении.

В «Демоне» кубатура сценической коробки разделена на три подвижных уровня: планшет и два нависающих друг над другом балкона. Художница Иева Каулиня нашла точный сценографический ход, призванный разделить и вместе с тем совместить три мира: реальный, мистический и горний. Получилась иерархическая структура. Внизу — мир Грузии, донельзя условный, как, собственно, и в поэме Лермонтова: сердитые горцы в бурках и при усах, черные платья женщин.

Вверху еще на увертюре появляется Демон в стального цвета френче и галифе. На среднем уровне накрывают стол с горами фруктов, готовясь к свадьбе Тамары; оттуда же появляются затянутые в черное по самые глаза «враги», посланные ревнивым демоном ниндзя, атакующие спящий отряд князя Синодала.

Похоже, что Жагарс, расставляя хористов на сцене, как мальчик, играющий в солдатики, невзначай набрел на театральный прием, который вдруг ожил и начал работать.

Геометрия фигур, регулярный ритм силуэтов на голубеющем фоне задника вычерчивают причудливые углы и зигзаги: квадратные плечи бурок и двухверхие папахи смыкаются, как горные цепи. Девушки в белых рубахах ровным клином плывут от одного угла сцены к другому. Этим размеренным, плавным движением они с самого начала задают манеру постепенного освоения сценического пространства, поделенного на прямые линии и диагонали. Рождается ритуальный замедленный театр-танец, в который неожиданно органично вписывается индивидуальный рисунок па и драматичное пение Соноры Вайце (Тамара).

Пластика, экспрессия, искренность — все составило чудную гармонию цельного характера. Именно Сонора Вайце держала зал в постоянном внимании, и куда-то исчезли пресловутые длинноты оперы Рубинштейна.

Популярный в Латвии баритон Эгил Силиньш внушительно исполнил заглавную партию. Его Демон со времени первого премьерного спектакля даже внешне явственно улучшился: например, обзавелся шевелюрой — плотными серебряными кудряшками — и новым костюмом, похожим на рясу (на премьере Демон блистал лысым черепом, отчего неизъяснимо напоминал вампира Ноосферату из немого фильма). Еще один солист привлек внимание: исполнитель партии Ангела, контратенор Сергей Егерс, покуда никому неизвестный (думается, ненадолго).

Партию поручили мужчине с женским голосом: ангелы ведь не мужчины и не женщины, но бесполые совершенные существа.

Все три спектакля, показанные в первом блоке фестиваля — «Поворот винта» Бриттена, «Тоска» и «Демон», — демонстрировали стилевую общность. Возникала она из преимущества сценографии перед режиссурой и стильного, опрятного, корректного по отношению к автору исполнения.

Тотальная ансамблевость — главное качество, отличающее любой спектакль рижской оперы. Никто из солистов или хористов не тянет одеяло на себя, как это происходит зачастую в отечественных театрах. В этом, собственно, и явлено приближение к европейским культурным стандартам, до соответствия которым нам еще далеко.