«Детский возраст» Большого
В последнее время Большой театр России отчаянно пытается влиться в русло мирового оперного процесса, но на самом деле, с каждой очередной оперной премьерой, всё больше и больше теряет свое самобытное творческое лицо, планомерно превращаясь в «банановую республику мировой оперы», для внутреннего мироустройства которой определяющей доктриной является если и не обязательное, то, во всяком случае, желательное приглашение «оперных звезд» из-за рубежа. Кавычки поставлены неспроста, ибо в большинстве своем приглашенные солисты в этом отношении очень часто вызывают удивление. Но возможно, что в Большом всегда просто вполне искренне верили (и продолжают верить!), что это каждый раз были действительно оперные звезды. И всё же постановки — постановками, премьеры — премьерами, а между тем один концертный проект, недавно состоявшийся на Новой сцене Большого театра и, опять же, для пущей важности подкрепленный каскадом зарубежных солистов, оставил неожиданно приятное впечатление.
Во многом его «приятность» была связана еще и с тем, что возмущаться глазу, к чему уже успели приучить в этих стенах «лихие» премьеры недавнего времени, было просто нечем. На сцене просто были оркестр и дирижер, на сцене просто был хор, на сцене просто были солисты. И была музыка, не омраченная никакими гримасами современной «прогрессивной» режиссуры.
Представленная немецко-французская программа во многом необычна для традиционных устоев репертуарной политики Большого театра. Впрочем, этих традиционных устоев давно уже нет и в помине: нашел, о чем вспомнить!
Они разрушены еще в недавнее «смутное время», в эпоху «мрачного правления» Александра Ведерникова, в которой, безусловно, были и проблески творческих удач, но сейчас уже совершенно очевидно: эта эпоха стала эпохой деградации некогда великого первого оперного театра страны. Мрачное наследство предшественников мы пожинаем и по сей день… Тем отраднее и тем неожиданнее стало впечатление от обсуждаемой концертной программы.
В первом отделении были исполнены достаточно яркие образцы поздненемецкого музыкального романтизма — увертюра к опере Хумпердинка «Гензель и Гретель» и подборка из пяти отдельных песен, на которые достаточно богато композиторское наследие Рихарда Штрауса.
Во втором отделении — и это, безусловно, стало тем главным, за чем и следовало прийти в театр — прозвучала опера «Дитя и волшебство», прелестная импрессионистская «изюминка» в творчестве Равеля. Очень странно, что проект «Дитя и волшебство», возникший именно в «Год Франции в России», конечно же, неспроста, почему-то не имел к этой культурной акции официального отношения. Не имел де-юре, но, однозначно, имел отношение де-факто.
В представленном репертуаре лишь одна только песня Штрауса «Материнское кокетство», с неким уклоном даже в сторону определенной характерной жанровости, соответствовала сквозной идее «детской программы для взрослых», остальные же явились типичными романтическими миниатюрами, в которых, как всегда, было много мук и страданий, любви и восторгов, радости и печали… Однако сопрано из Швеции Камилла Тиллинг, обладательница маленького, почти «ангельского», но аккуратного и прилежно выученного голоса, своим исполнением оставила странное ощущение холодной пустоты, ибо все ее интерпретации, похожие, как две капли воды, одна на другую, предстали чрезмерно рациональными: можно сказать, что их безусловная рафинированность едва ли не оказалась на грани формальности. За пультом оркестра Большого театра стоял наш «недавний знакомец», француз Бенжамин Пьоннье, которого московская публика должна, в принципе, еще помнить по концертному исполнению «Ромео и Джульетты» Гуно на сцене Концертного зала имени Чайковского в феврале нынешнего года.
На этот раз «творческое присутствие» названного молодого дирижера оказалось существенно более впечатляющим: по сему было «слышно», что исполненная немецкая музыка и необычайно лаконичный, изысканный импрессионизм Равеля гораздо ближе ему, чем романтическая лирика «большой» пятиактной оперы Гуно.
В исполнении оперы «Дитя и волшебство», практически безупречном с точки зрения особенностей выпукло-изобразительного музыкального стиля, подкупало всё: и оркестр театра, и его хор, и осмысленно зрелая (на этот раз, вовсе не детская!) интерпретация дирижера, и работа всех без исключения солистов. Жанр этой оперы (либо оперы-балета) традиционно определяется как двухчастная лирическая фантазия. Она создана на основе французского либретто Сидони-Габриэль Колетт. Ее исполнение на языке оригинала, что и имело место на этот раз, представляется невероятно важным, ибо французский язык для русского уха — сам по себе уже музыка.
И в общий колорит звучания партитуры это вносит свое неповторимое очарование. К тому же не будем забывать, что нынешняя «детская программа» Большого театра предназначена взрослым.
Совсем небольшое оперное сочинение не столь уж и продолжительно по времени, тем не менее, его населяет огромное количество действующих лиц — как изначально одушевленных (Дитя, Мать, сказочные персонажи, звери, птицы, лягушки и стрекозы), так и неодушевленных в жизни, но одушевленных в либретто (мебель, предметы быта, книги, деревья, а также парная субстанция Огонь и Пепел).
Границы «детской Вселенной» — реальный мир маленькой комнаты Дитя и окружающих его нехитрых вещей. Но этот мир, равновесие которого нарушено капризами молодого человека, его решительным вызовом всему привычному и обыденному, вдруг расширяется до пространства ирреально-прекрасного сада. Возможно, это даже сновидение, в котором юный герой проходит фазу нравственного перевоспитания в череде испытаний, уготованных враждебным для него волшебно-сказочным миром, — испытаний в ответ на плохие поступки Дитя в прошлом. «Повзрослев» в душе, но так и оставшись ребенком, он в конце концов всё равно возвращается к своему дому, к своей Матери, только здесь находя любовь, уют и душевное тепло…
В партии Дитя мы стали свидетелями замечательной работы достаточно высокого меццо-сопрано из Нидерландов Оливии Фермойлен. Ее интерпретация предстала вокально притягательной, психологически чувственной и драматически выразительной.
Выступившая в партии Матери Ксения Вязникова абсолютно убедила в том, что в данном случае и без приглашения зарубежной солистки роль была сделана на весьма хорошем профессиональном уровне: объемно-сочное и насыщенно-темное меццо-сопрано, которым наделен взрослый персонаж, составило впечатляющий контраст с голосом маленького мальчика, типичной партией высокого травести. Несмотря на то, что персонажей в этой опере очень много, количество задействованных в ее исполнении певцов гораздо меньше общего количества персонажей, ибо всевозможные вокальные партии распределены между певцами по принципу «совместительства». Естественно, это не могло коснуться лишь партии Дитя, главного фигуранта, постоянно находящегося в центре событий оперного сюжета в окружении этих самых многочисленных персонажей.
Так, Ксения Вязникова, помимо партии Матери, исполняет также партию Китайской чашки и Стрекозы, сопрано из Великобритании Аллисон Белл — партии Огня, Принцессы и Соловья, меццо-сопрано Александра Кадурина — партии Кушетки, Белой кошки, Белки и Пастушка, сопрано Анна Аглатова — партии Летучей мыши, Совы и Пастушки, бас Вячеслав Почапский — партии Кресла и Дерева, баритон Евгений Поликанин — партии Стенных часов и Кота, и наконец, тенор Леонид Виленский — партии Чайника, Учебника арифметики и Лягушки.
Среди перечисленного разнообразия вокальных партий очень сложно какой-то из них отдать предпочтение. Основное достижение этого концертного исполнения именно в том и заключалось, что оно выявило прекрасный вокальный ансамбль солистов, причем наши собственные, отнюдь не уступали зарубежным! Уверен, каждый, кто посетил этот проект Большого театра в один из двух дней его представления (я был во второй день), получил массу редких музыкальных удовольствий и неожиданных впечатлений.
После прослушивания такого необычного музыкального произведения, словно сам окунаешься в атмосферу беззаботного детства, хотя детский возраст для взрослой публики, заполнившей театра, давно и безвозвратно преодолен. Но нынешний «детский возраст» Большого вселяет некий оптимизм. Вдруг всё же можно забыть — далеко, правда не как волшебный сон! — последнее пятилетие его новейшей музыкальной истории, прошедшее после закрытия Основной сцены на капитальную реконструкцию?
Вдруг это всё можно и в правду забыть? Забыть и начать заново…