Диалог с самим собой
«Враг народа». Гастроли МДТ в Москве Наталия КАМИНСКАЯ Пьеса «Доктор Стокман» («Враг народа») стоит в творчестве Ибсена особняком, ибо ни в одной другой его пьесе социальная острота самого материала не была столь прямой и очевидной. Спектакль Льва Додина «Враг народа» тоже стоит в ряду работ этого режиссера особняком, ибо ни такое простое графическое построение действия, ни такая ясная черно-белая гамма сценических «одежд», ни такие прямые обращения главного героя к публике в его арсенале обыкновенно не числились.
Наконец, реакции этой самой публики, когда на очередную злободневную реплику зал взрывается аплодисментами, и вовсе привычно наблюдать совсем даже не на додинских спектаклях. Если принять во внимание тот факт, что Ибсеновский доктор Стокман сам сплошной «особняк» по отношению ко всему и вся – к интересам столпов общества, и вообще к бытующим в его городе и государстве общественным ценностям, и даже к священным семейным узам, то легко сделать поспешный вывод: Лев Додин на сей раз решил высказаться просто и актуально.
В самом деле, что может быть актуальнее истории о том, как санитарный врач (эх, господин Онищенко, нет на Вас драматурга Ибсена!) обнаружил в собственном городе-курорте зараженную воду и требует, невзирая на ущерб городскому бюджету и интересам местных предпринимателей, прекратить всю эту прибыльную курортную деятельность? Истории о том, как демагоги-политики и журналисты, клюнув, было на благородную идею, но быстро смекнув, какие неприятности последуют за ее осуществлением, отвернулись от упрямого борца за правду и подвергли его остракизму. Во времена Ибсена репрессии в адрес доктора ограничились увольнением с работы, побитыми стеклами и не рукопожатием от честных налогоплательщиков. В наши же дни такого Стокмана попросту отметелили бы до летального исхода. Что, собственно и произошло в недавней премьере Театра имени Маяковского (по лукавой иронии судьбы гастрольный додинский спектакль был сыгран на этой же сцене), где режиссер Никита Кобелев и переписавшая пьесу драматург Саша Денисова, углядев в пьесе сумрачного норвежца, как им показалось, золотоносную жилу для современного звучания, простодушно опрокинули ее в какой-нибудь Химкинский лес.
И вышло весьма узнаваемо, не в бровь, а в глаз, но, увы, плоско и некалорийно, как газетный очерк.
Лев Додин пьесу, разумеется, переписывать не стал, хотя достаточно заметно ее купировал, и вставил кое-где слова от себя. Однако ни про Химкинский лес, ни про здание института искусствознания на Исаакиевской площади, ни про какой другой на просторах нашей необъятной родины объект криминальных разборок и общественного негодования, он, скорее всего, берясь за Ибсена, даже и не вспоминал. Он только на первый взгляд высказался просто и актуально. Так бывает: искушенный адским трудом разгадывания сложных загадок человек однажды возвращается к геометрии простых истин.
Он их изрекает, и они звучат лапидарно, но он-то ясно видит прочерченную сквозь них вертикаль между головокружительной высотой и бездной.
К публике ли обращается в его спектакле артист Сергей Курышев, играющий Стокмана, когда, рассуждая о неправоте «сплоченного большинства», мягко, неэнергично указывает рукой на зрительный зал? К брату ли, к мэру города, апеллирует, когда, повернувшись к нему лицом, озвучивает собственные представления о праве, свободе и цене общественного мнения? Нет, он ведет диалог с самим собой, и это диалог, по-видимому, давний, он вошел у Стокмана в привычку задолго до истории с зараженной водой.
Означает ли ледяная, черно-белая гармония пространства, сочиненная художником Александром Боровским, что коллизия спектакля состоит из ясных параллелей-перпендикуляров? И вообще, это длящееся более двух часов фронтальное существование артистов на сцене, у которой отрезана глубина, попытка ли это прямой публицистики, близкого общения с залом на животрепещущую тему? Нет, это всего лишь способ прямо, без лишних загогулин, сказать о тотальном одиночестве неординарной личности.
Не увенчать ее лаврами героя, не водрузить на пьедестал, ибо Стокман, каким его изумительно играет Сергей Курышев, вовсе не хорош, не обаятелен, не душка. Он пугает своим эгоцентризмом (тут точно по Ибсену, и ведет ко многим другим заглавным героям его пьес), он способен оттолкнуть своим, возможно, и не осознанным высокомерием, которое встречается у одаренных людей, у индивидуумов не от мира сего, снисходительно взирающих на мышь беготню простых обывателей.
В образе, созданном Курышевым, кто-то из коллег даже усмотрел сходство с Андреем Сахаровым. Не знаю, принципиально это или просто случайно совпало в восприятии, но при сильном желании действительно можно вспомнить эпизод с захлопыванием академика на съезде народных депутатов. Что-то сходится, потому что не забыть, как напряженно шло тогда обсуждение каких-то, казавшихся практическими и насущными вопросов, а человек вышел на трибуну с текстом вне общего контекста и с усталой снисходительной интонацией, которая вызывала естественное (хотя, по высшему счету, позорное) раздражение. Но можно ведь вполне обойтись и без прямых аналогий, и без конкретных узнаваний.
Просто их мало избранных, счастливцев праздных, и именно о них речь, хотя, и не только о них.
Доктор Стокман успевает лишь поужинать в кругу семьи и друзей там, в глубине, за столом, и вот уже выходит на авансцену, и собственной рукой задвигает белые занавески, отсекающие его домашний очаг от всего того, что будет происходить далее. Сам расставляет вдоль рампы белые стулья, где рассядутся его родственники и соседи, уже ставшие смертельными оппонентами. Сюда же однажды присядут и его жена, и его дочь. Хрупкие занавески вовсе не ограждают домашних от жестоких последствий Стокманова правдоискательства.
Это сам доктор, однажды ступивший на путь противоборства, отсек от себя даже их, любящих и зависимых. Он остался один, как перст, в узком белом пространстве. Он один одет в теплую желтоватую «профессорскую» фуфайку, остальные мужчины в строгих черных костюмах. Первый же разговор с братом разводит их по противоположные стороны сценического портала: в одном углу «черный» и жесткий мэр Петер Стокман, в другом мягкий, немускулистый доктор Томас Стокман в желтой кофте и белых штанах.
В его резком отличии от остальных есть, разумеется, нечто раздражающее. Впрочем, более всего дразнит и режет ухо интонация, которая присутствует у Курышева с самого начала. Чуть визгливый, манерный, какой-то неестественный тон, будто человек все время что-то имеет в виду, чего не дано разгадать окружающим, но его это обстоятельство совершенно не заботит, и кажется, что он то ли поучает, то ли подтрунивает, то ли смотрит свысока… Все это вызывает естественную бытовую неприязнь. Но домашние привыкли, они любят своего доктора таким, каков он есть, со всеми его чудачествами.
Он же упорно пребывает в своем собственном мире и, повторяю, сам собой ведет диалог.
Герой в спектакле не развивается, иначе не избежать бы вечных вопросов к драматургу и к исполнителю заглавной роли: с чего бы это доктор, такой умный, вдруг прозрел и обрушил на головы своих ближних монологи о скверном мироустройстве? Неужели, затевая дело о разоблачении «целебной» курортной водицы, оказавшейся на поверку гнилой, он надеялся, что его поймут и поддержат? Но ибсеновский герой именно что не видит реальной расстановки сил, он не видел ее никогда, ибо жил в мире своих идей, которые были ему дороже не то, что семьи, но даже собственной жизни.
Не было бы истории с водой, нашелся бы другой повод обнажить конфликт, который, на самом деле, лежит гораздо глубже, чем столкновение репутационных и финансовых интересов в отдельно взятой географической точке. Это конфликт идеала с реальностью, законов обыкновенного людского сообщества с законами, по которым существует сильный, выдающийся разум. Ибсен думал о ницшеанстве не менее нашего Достоевского и ставил проклятые вопросы, на которые сам не находил ответа.
Существование заглавного героя в додинском спектакле деле так же линейно, как и существование его оппонентов. Хотя, Стокман – яркое пятно, в то время как остальные практически унифицированы. Однако, вовсе не схематичны. Им подарены скупые, но снайперски точные намеки на тип и характер: классический демагог газетчик Ховстад (Игорь Черневич), вальяжный «либерал», владелец типографии Аспаксен (Александр Завьялов), изнуренный общественной ответственностью мэр (Сергей Власов), крепкий промышленник со своим кодексом чести Мортен Хиль (Сергей Козырев).
А вот доктору Стокману подарена аномалия. Не патология, но именно аномалия, раздражающая гнездящегося в каждом человеке обывателя и, в то же время, апеллирующая к его мыслительному потенциалу. Спектакль кажется холодным, как лед, но это лед способен оставить нешуточный ожог.
И вновь поражаешься уникальным возможностям артистов МДТ, которые, будучи мастерами на тончайшую психологическую игру, на всякие петельки-крючочки, на сей раз оставляют это почтенное занятие и с головокружительным мастерством играют функции. Однако, между простой, как тридцать седьмой размер обуви, функцией, победно кочующей у нас из спектакля в спектакль, и фирменной додинской зияет пропасть. За «простотой» каждого персонажа и каждой позиции здесь открывается глубина, в которую еще погружаться и погружаться.
Сыр-бор вокруг экологической катастрофы в норвежском городе и эскапады упрямого доктора про неправоту «сплоченного большинства», вызывающие аплодисменты в зрительном зале, это, на самом деле, хорошо, это правильно для живого, не выпавшего из временных координат театра. Но не более того. Не это обстоятельство «подымает ввысь» додинский спектакль.
В сущности, той дозе актуального театра, которая неизбежно присутствует в этом «Враге народа» и для кого-то, быть может, является единственным оправданием его появления в 2013 году, Лев Додин обязан, в первую очередь, самому Генрику Ибсену. Но, ни Ибсен не писал актуальной пьесы, ни Додин не ставил актуального спектакля. Это мог бы сделать Петер Стокман, но не Томас, который все время забирает выше и глубже. Вот и режиссер, подобно доктору Стокману, упорно осуществляет свою собственную художественную идею.
По-прежнему вдоль и поперек читает пьесу, хотя делает с ней потом, что ему вздумается. Но корневых связей с ней рвать не желает, даже если это уходящая натура, и такое теперь «не носят». Он очень хорошо понимает этого Стокмана и степень его космического одиночества. «Врага народа» Лев Додин, вне всякого сомнения, поставил и о самом себе тоже.