Дмитрий Егоров
«Театр – место для тех, кто не хочет быть быдлом» Вера ГИРЕНКО По общепринятой возрастной градации Дмитрий Егоров относится к поколению молодых режиссеров. В свои 32 он возглавляет питерский «Этюд-театр» и ставит спектакли далеко за пределами Северной столицы. Как говорит сам Егоров, за восемь лет в профессии ему удалось прокатиться практически по всей стране: от Дальнего Востока до Поволжья.
Возможно, этой «насмотренностью» и измеряется его режиссерский потенциал. «Театралу» Дмитрий Егоров рассказал о премьере спектакля «Развалины» по пьесе Юрия Клавдиева, действие которой разворачивается в блокадном Ленинграде, о трудностях «Этюд-театра» и о том, почему в нашей стране по-прежнему непросто жить. — Не в первый раз обращаешься к теме войны. Несколько лет назад в Барнауле был спектакль «Прощание славянки» по роману «Прокляты и убиты» Виктора Астафьева…
— «Прощание славянки» – это исключительно сибирская история. До Сибири война всё-таки не дошла, хотя там тоже была своя трагедия опустевших деревень. «Развалины» – совсем другая история. Блокада Ленинграда – это совершенно особый военный сюжет. В чем, собственно, заключается подвиг ленинградцев?
В том, чтобы человеком оставаться в нечеловеческих условиях. Когда государство бросает тебя умирать в вымерзающем каменном мешке, без воды, без света, когда нечего есть, когда бомбежки постоянные, когда вокруг сплошная мучительная смерть. Когда очень легко перестать быть человеком. Не обращала внимания, что фильмов хороших про блокаду практически нет?
Знаешь, почему? Потому что, если по правде снимать, все скажут, что это чернуха и надругательство над священной темой. Ну а по сути, это реально ужас.
Бесконечная борьба с постоянным, ежесекундным ощущением близости смерти. Человек мог за пятнадцать минут до своей кончины сказать, что умрет, потом шел и действительно умирал. Ну и конечно, у каждого был этот вопрос – как жить, когда никаких условий для жизни нет?
Но для меня «Развалины» все равно история не про блокаду. Она про российское бытие. Мы начали репетировать в феврале , за окном шли бесконечные акции протеста, на улицах стояли автозаки, над городом вертолет летал, и не думать о том, что у нас за страна и как жить в этой стране, было просто невозможно.
А мы, как блокадники в бомбоубежище, сидели в подвале и репетировали. Ну и всякие вопросы возникали. Что это за жизнь такая?
Непонятно. Можно ли эту жизнь назвать счастливой? Да вроде нет.
Ты вообще в этой стране живешь или выживаешь? Выживаешь. Что ты такое для своей страны?
Ничто. Нужен государству культурный человек? Не нужен, потому что он думает слишком много. Ну, и конечно, кто ты в этом пространстве?
Ты Развалина или Ниверин? «Славянка» все-таки был такой привет «Братьям и сестрам», отживание прошлого, а «Развалины» – больше про наше время, конечно.
— В «Развалинах» сталкиваются два способа выживания. Тот, что основан на сермяжной правде неграмотной беженки из деревни Развалиной, которая готова выжить любым способом, и правда ленинградского интеллигента Ниверина, который верен ценностям культуры. В спектакле сталкиваются абсолютная правота и правота c поправкой на обстоятельства…
— Они оба правы. И оба неправы. Потому что детей проморгали. Пока взрослые спорили, как можно, и как нельзя, и кто как на уступки с совестью пойдет, дети свои выводы сделали.
И вопрос, который ты сейчас задаешь, он очень понятен. Ты ведь тоже после спектакля задала себе вопрос, кто ты – Развалина или Ниверин. И вот это – самое главное. В этом, наверное, и есть задача «Развалин».
Устроить войну между Развалиной и Нивериным внутри самого зрителя. Заставить зрителя думать и задавать вопросы.
Хуже, когда выходишь со спектакля – и вопросов нет. Способ выжить-то есть еще один, и он в «Развалинах» Юрой Клавдиевым прописан. «Стать чище, стать лучше, чтобы не было больше никогда-никогда…». Только беда в том, что человек с такими стремлениями в нашем государстве обычно погибает.
— Говорят, что главная война происходит внутри человека. А в событиях жизни – проявления того, что внутри.
— Война – это всегда вопрос совести. Проблемы с совестью есть у обоих главных героев-антагонистов спектакля: у Ниверина и у Развалиной. Они, так или иначе, задают себе вопросы о том, что правильно, а что – нет.
А вот у их детей уже таких вопросов не возникает. Для них выживать и мясо человеческое есть – это данность, условия жизни. Они уже не задают вопросов.
— Возможен ли вообще диалог между интеллигенцией и народом? Если судить по классической литературе, в России этот диалог так и не состоялся.
— Любой диалог – это непросто. Но это необходимость. Он должен существовать, потому что дает не только обмен мнениями, но и взаимное обучение «языкам» друг друга. Я думаю, что вопрос продуктивности диалога – это во многом вопрос образования.
Только оно дает разным слоям населения те общие основы, опираясь на которые, можно находить общий язык. Но беда в том, что государству не нужна культура. И почему-то сейчас совершенно сознательно начали разрушать образование.
Если так пойдет и дальше, то скоро в нашей стране не будет не просто «диалога», а вообще ничего не будет, кроме огромной численности быдла, которым очень легко управлять.
— Для многих эмиграция – это выход. За границей появляются условия достаточно комфортного существования и возможности творчества…
— Я считаю так: где родился, там и пригодился. Никогда не уеду отсюда. Там жить скучно. Здесь скучно не бывает никогда.
Даже при тех условиях, в которые сейчас поставлен театр. Там ты всегда останешься чужаком и все равно будешь продолжать думать и тосковать по-русски. А в России со всеми ее автозаками за окном и протестными демонстрациями жизнь бьёт ключом. И потом – у нас такая огромная страна.
Садись – и езжай. За те восемь лет, что я в профессии, прокатился практически по всей стране: от Дальнего Востока до Поволжья. Всюду есть некая степень безысходности, но все равно интересно.
— Что, по твоим ощущениям, сейчас происходит в современном российском театре?
— Да много всякого происходит. Самое печальное, что, осознавая себя частью культуры потребления, многие из театров стали ориентироваться на вкусы обывателя. А обыватель насмотрелся телесериалов, сходил на Филиппа Киркорова и «Хануму» ему видеть интереснее, чем любую пьесу, где надо думать.
Мне-то как раз кажется, что театр может занять другую нишу, став местом, где честно говорят о серьезных вещах с теми, кто отказывается быть быдлом и Стаса Михайлова слушать.
— Что на данный момент нужно «Этюд-театру»?
— Да как сказать… Счастья бы «Этюд-театру» побольше… У нас, думаешь, почему спектакли все такие жесткие, от хорошей жизни, что ли? В театре у нас – около держится исключительно на каких-то наших внутренних обязательствах друг перед другом.
И это очень тяжелый выбор, правда. Но пока держимся. Все-таки два года уже театру, репертуар расширяется, времени на сторонние заработки становится заметно меньше и, конечно, хоть как-то хотелось бы понять – нужен ли вообще Петербургу «Этюд-театр», или это просто наше общее заблуждение, что он кому-то нужен.
Или надо разбегаться, чтобы не обманывать самих себя.
— Что не может появиться в репертуаре «Этюд-театра»?
— Попса. Мы не для этого вместе работаем. «Этюд-театр» появился как союз людей, которые работают исключительно на добровольных началах. Город получил много хороших молодых актеров, которые выбрали творческую свободу и профессиональное развитие в серьезном драматическом материале, а не в комедиях. Конечно, можно было пойти в государственный театр и играть какое-то время роли типа «кушать подано». Но зачастую, если руководитель театра не заинтересован в развитии труппы, то работа в государственном театре душит актерскую индивидуальность.
У режиссеров, как правило, нет стимула, чтобы заниматься развитием молодых актерских индивидуальностей, потому что в каждой труппе у режиссера есть свои любимые взрослые артисты. И даже самые талантливые молодые актеры могут затеряться в массовке.
— О планах «Этюд-театра» расскажешь?
— В марте будет премьера спектакля «Кеды» режиссера Алексея Забегина по пьесе Ольги Стрижак. Весной же буду выпускать «Леди Макбет Мценского уезда» по Лескову и Дорошевичу в «Приюте комедианта». Еще весной выйдет дебютная режиссерская работа Алессандры Джунтини «Nature Morte в Яме» по пьесе Фаусто Паравидино – такая итальянская «новая драма», фактически триллер.
А в конце сезона Семен Серзин обещает выпустит спектакль по пьесе Натальи Ворожбит «Демоны». Если успеем, конечно.