«Доходное место»
«Доходное место» А. Островского. Театр Сатиры. 1967 год. Записала Катерина АНТОНОВА, Фотографии предоставлены Музеем театра Сатиры 65 лет назад, 8 марта родился Андрей Миронов. Представлять это имя не нужно.
Рассказывать биографию этого человека – тоже. Поэтому мы решили рассказать о спектакле, в котором А. Миронов играл главную роль. Этот спектакль остался в истории театра как спектакль-фантом, уничтоженный, как и многие другие, по обвинению в антисоветчине. По распоряжению Е. Фурцевой он был снят через несколько месяцев после премьеры. – Это был 67-й год, хрущевская оттепель была на излете, и уже возвращался идеологический контроль со стороны партийного аппарата. Марк Захаров: Спектакль вышел летом.
Его жизнь началась странно. Покойный администратор Театра Сатиры Александр Хаскин, которому была свойственна некоторая широта, был в этот вечер дежурным. А в первый раз «Доходное место» шло под замену, и люди, которые пришли на что-то другое, очень расстроились из-за того, что им хотели подсунуть Островского.
Оставалось минут 5 до начала, а зрители еще были в фойе, было бурление, недовольство, и в зале сидели буквально 5–6 человек. Я очень волновался. Хаскин вышел к народу и сказал, что если кому-нибудь спектакль не понравится, то он вернет деньги за билеты.
И люди вошли в зал. Спектакль прошел с большим успехом: никто свои деньги назад не потребовал. Раз 40 мы сыграли «Доходное место», прежде чем Екатерина Фурцева запретила его к представлению.
Спектакль был пропитан идеями Студенческого театра МГУ, где я, как самодеятельный режиссер, обретал профессию. Там люди всегда понимали, что они делают и зачем они это делают. И всегда ощущали исторический момент, в котором находилось общество. А Миронов в «Доходном месте» вынес на сцену ощущение нового поколения, ощущение человека, который не хочет жить по старым законам. Миронов умел почувствовать боль и настроение общества, все химеры и проблемы, которые всегда были внутри нас.
Мы немножко адаптировали текст, потому что меня смущали все эти «виноват-с», «чего угодно-с» – этнографический момент, который сразу отдаляет зрителя от того, что происходит на сцене.
[%5283%]Миронов был, безусловно, соавтором спектакля. У меня так было дважды: еще с Арменом Джигарханяном. Это когда человек, играющий главную роль, не то что бы режиссировал, но привносил собственный опыт, собственное понимание центрального конфликта.
А центральный конфликт в «Доходном месте» связан с вечным вопросом: до какой степени можно пятиться, до какой степени можно оставаться кристально чистым человеком, а где жизнь вынуждает человека идти на компромисс, привыкать к нему и поступать так, как заведено у большинства?
Это была моя удачная работа: было много придумок. Повторы текста. Тогда только появились повторы гола в трансляциях футбольных матчей, иногда в рапиде, и мы это перенесли в спектакль.
Прием оказался очень органичным и касался прежде всего состояния Жадова–Миронова.
И обстоятельства тогда очень удачно сложились: была щедрость со стороны главного режиссера Валентина Плучека – он предоставил в мое распоряжение лучших артистов Театра Сатиры. Интересно, что вначале мне объяснили, что у Миронова нет положительного обаяния и что он не может играть положительного героя, а вот Александр Пороховщиков – может. Но в процессе репетиций я поменял их ролями: Миронов ушел с Белогубова на Жадова, а Пороховщиков – наоборот. Были замечательные декорации Валерия Левенталя – это я тоже отношу к моменту везения. Тогда Театр Сатиры только переехал в здание на площади Маяковского, и на сцене помимо вращающегося круга было кольцо, которое могло вращаться в другую сторону.
Мне очень хотелось это использовать. В спектакле, конечно, был элемент кинематографического монтажа. Действие шло короткими сценами, спектакль двигался вспышками под замечательную музыку Анатолия Кремера. А перед кругами Левенталь соорудил то, что потом мы стали называть «площадкой совести».
На отдельных монологах я разворачивал артистов в зал, и, когда Пельтцер говорила: «Ну как же можно жить на одно жалованье? И дети останутся без поддержки?», в зрителей это попадало напрямую. А во второй части, когда жена Жадова говорила, что она больше так жить не может, что она хочет жить иначе, когда Жадов понимал, что она уйдет, он говорил (все зрители отмечали этот момент): «Ну подожди, ну не нужно сегодня решать». И он шел по внешнему вращающемуся кругу, то есть не двигался никуда, повторяя эти слова, а между тем исчезал стол, потом какая-то стенка, и в конце он оставался на пустой сцене.
А на последнем своем монологе Жадов–Миронов уже обращался в зал. Никакого эстрадного общения не было, но был крупный план артиста. И в какой-то момент он улыбался.
Эта улыбка была сродни замечательным улыбкам Иннокентия Смоктуновского, когда он словно бы извинялся перед людьми. Миронов–Жадов извинялся за некоторый пафос, за то, что занял много времени своими внутренними метаниями. И уходил.
Это было давно, и поэтому закрывался занавес. Сейчас, конечно, занавеса бы уже не было.