Горы фруктов и «два оркестра музыки»

Как развлекалась Москва на Новый год Елизавета Борзенко   Софья Пилявская оказалась однажды приглашенной к Тарханову на Новый год. Когда гости вошли в столовую, перед ними стоял огромный стол, накрытый белоснежной скатертью, а на нем – такие же белые, но пустые тарелки. Никаких салатов, закусок и даже хлеба – ничего не было.

Великий мхатовец просил усаживаться за пустой стол, разлил по бокалам напитки и, произнеся тост, сделал вид, что кладет себе из невидимого блюда белые грибы, с которых капает масло, а затем смачно ими закусывает. Гости должны были угадать, чем он сейчас закусил. Игру приняли все приглашенные – они произносили тосты и аппетитно «закусывали»: кто кулебякой, кто винегретом; Пилявская «закусила» шницелем.

И когда каждый произнес по тосту, распахнулись двери, и в столовую внесли вкуснейшие угощения.

Новый год в актерской среде всегда отмечался с шиком. А главное, что для старой Москвы домашние посиделки в новогоднюю ночь были редкостью. В начале XX века московская богема предпочитала справлять этот праздник в общественных местах.

«Люблю тебя, мошенник»
Столики заказывали задолго до праздника, поэтому 31 декабря найти свободное местечко было уже невозможно. Торгово-промышленные «тузы» предпочитали «Эрмитаж», «Славянский базар» или Большую московскую гостиницу. Военные и юристы традиционно собирались в «Праге».

Владельцы лошадей и завсегдатаи скачек праздновали в «Метрополе». А артисты облюбовали себе «Бар», что располагался в Неглинном проезде, напротив Малого театра. Впрочем, было еще и другое излюбленное место – «Яръ».

Его, например, предпочитал Федор Иванович Шаляпин.

«Вспоминаю встречу Нового года в ресторане «Яръ» среди африканского великолепия, – написал он впоследствии в мемуарах. – Горы фруктов, все сорта балыка, семги, икры, все марки шампанского и все человекоподобные – во фраках. Некоторые уже пьяны, хотя двенадцати часов еще нет. Но после двенадцати все пьяны поголовно. Обнимаются и говорят друг другу с чисто русским добродушием:

– Люблю я тебя, хотя ты немножко мошенник!

– Тебе самому, милый, давно пора в тюрьме гнить!

– П-поцелуемся!

Целуются троекратно. Это очень трогательно, но немножко противно. Замечательно, что все очень пьяны, но почти никто не упускает случая сказать приятелю какую-нибудь пакость очень едкого свойства.

Добродушие при этом не исчезает.

Четыре часа утра. К стене прижался и дремлет измученный лакей с салфеткой в руках, точно с флагом примирения. Под диваном лежит солидный человек в разорванном фраке – торчат его ноги в ботинках, великолепно сшитых и облитых вином. За столом сидят еще двое солидных людей, обнимаются, плачут, жалуясь на невыносимо тяжелую жизнь, поют:

– Эх, распошел! – и говорят, что порядочным людям можно жить только в цыганском таборе.

Потом один говорит другому:

– Постой, я тебе покажу фокус! Половой, шампанского!

Половой приносит вино, открывает.

– Гляди на меня, – говорит фокусник, мокренький и липкий. Его товарищ старается смотреть сосредоточенно и прямо – это стоит ему больших усилий. Фокусник ставит себе на голову полный стакан вина и встряхивает головой, желая поймать стакан ртом и выпить вино на лету.

Это не удается ему: вино обливает его плечи, грудь, колени, стакан летит на пол.

– Не вышло! – справедливо говорит он. – Нечаянно не вышло! Погоди, я еще раз сделаю…

Но товарищ его, махнув рукой, вздыхает:

– Н-не надо!

И слезно поет:

– Эх распошел, распошел…

Это, конечно, смешно, однако и грустно».

«Весело, как нигде!»
«31 декабря 1915 года. Весело, как нигде! – заманивала афиша театра «Золотой якорь», расположенного в Сокольниках. – Увеселение беспрерывно всю ночь! Эксцентрики – трио Виль-Вильлак.

Мексиканские танцы в исполнении мадемуазель Афры Гриневской. Куплетист Мальский. Малороссийская капель. Два оркестра музыки.

Великий смехотворец Сергей Сокольский и многие другие».

В театрах миниатюр зрители располагались за столиками, поскольку ресторан давал хорошую прибыль. Иногда ресторанный доход шел на благотворительные цели: в пользу престарелых и неимущих актеров, в пользу раненых воинов, на улучшение больниц и т.д.

Труднее всего было попасть в театр-кабаре «Летучая мышь», возглавляемый Никитой Балиевым. Это юмористическое кабаре открылось в 1908 году при Художественном театре.

К одному из лучших номеров относилась пародия на основателей Художественного театра. Начиналась она с того, что на переднем плане сидели два артиста. Один с портретным сходством был загримирован под Станиславского, другой – под Немировича-Данченко.

Из-за кулис появлялся третий артист, игравший режиссера Музыкального театра Донатова, который носил большую окладистую бороду.

Станиславский спрашивал, указывая на Донатова:

– Это… это кто такой?

Немирович-Данченко отвечал, поглаживая бороду:

– Это известный режиссер по фамилии Донатов.

Станиславский разводил руками и говорил, глядя Немировичу в лицо:

– Режиссер? С бородой? Не верю.

Режиссеров с бородой не бывает.

Срывали гирлянды и лампочки
Но все же у праздника была, разумеется, и обратная сторона. Много безобразий творилось в ресторанах. Так, в ночь с 31 декабря 1913 на 1 января 1914 года в «Железнодорожном» гости не только всей толпой кинулись к елке разбирать предназначенные им подарки, но кое-кто из вошедших в раж заодно стал вывинчивать лампочки из гирлянды. Закоренелость «некультурных привычек и грубости нравов» продемонстрировала публика в ресторане «Рим».

Не дожидаясь раздачи подарков, она бросилась грабить елку: «дамы и господа» срывали не только украшения, флаги и т.п., но и отламывали электрические лампочки.

В ноту манерам достопочтенной публики новогодние блюда отличались размахом и сытностью. Суп из дичи с волованами, лососина отварная с соусом, телятина под бешамелью запеченная, рябчики, пряженные в сметане, желе апельсинное и клюквенное. Десерт: фрукты, сыры (швейцарский, рокфор, бакштейн), кофе с коньяком, чай с лимоном. А самые же популярные новогодние десерты дореволюционной Москвы непременно содержали в себе лимонный вкус.

Среди них – лимонный крем с вафлями (подавался во всех театральных заведениях города).