Хуан Понс: «Публика — не дура, её не обманешь»

Среди членов жюри 9-го Международного конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой — одни звёзды международного масштаба. Нашему корреспонденту удалось сделать ряд интервью с ними. Первый собеседник — выдающийся испанский баритон Хуан Понс.

— Господин Понс, Вы впервые в Петербурге.

Какие у Вас впечатления от города и от конкурса?

Мне кажется, что петербуржцы – счастливые люди, что живут в таком прекрасном и комфортном городе! То же я могу сказать и об организации конкурса, находящейся на высоком уровне. И ещё один, немаловажный момент – исключительная доброжелательность и самой хозяйки конкурса, и всех её помощников.

— В мире сегодня множество вокальных конкурсов. Отличается ли конкурс Образцовой от всех прочих, есть ли в нём какая-то изюминка?

— У меня не очень большой опыт: это всего второй конкурс, в котором я принимаю участие в качестве члена жюри – с первого я ушёл в своё время. Как я уже сказал, мне нравится уровень организации, но чем я по-настоящему поражён – это тем вниманием, которое публика уделяет ему. Люди относятся к происходящему с огромным интересом, с огромным вниманием, энтузиазмом – столько неравнодушной публики!

А как они приветствуют Образцову! Несут ей цветы, подарки – я уже давно не видел такого искреннего поклонения перед артистом – может быть только в начале моей карьеры, когда я помню, как в Испании публика боготворила Монсеррат Кабалье.

— Если не секрет – что это бы за конкурс, с которого Вы убежали?

— Я уже точно не помню: это было много лет назад в Мехико. Я не планировал принимать в нём участие – у меня были свои спектакли.

По каким-то причинам артистический директор театра «Лисео», который должен был принимать участие в конкурсе, не смог приехать, и попросил меня заменить его. Таким образом, я совершенно неожиданно для себя оказался среди жюри этого конкурса. А сбежал я оттуда потому, что моё мнение там мало кого интересовало, и исход конкурса был предрешён: по мнению председателя и ещё некоторых членов жюри премию надо было дать одной даме, которая уже третий раз приезжает на этот конкурс и ничего не выигрывает, у нее уже подступает возрастной лимит и ее нельзя обидеть.

Мне это показалось более, чем странным и я уехал. Должен сказать, что на конкурсе Образцовой всё совершенно иначе – никаких протекций, никто никого не тянет, всё предельно объективно.

— Вокальные конкурсы вообще нужны, полезны?

— Считаю, что конкурсы нужны, что они должны существовать – многие очень хорошие певцы начинали именно с того, что они выигрывали что-то на конкурсах или вообще просто участвовали в них. Я сам участвовал только в одном конкурсе и получил на нём вторую премию – было это очень давно. Я считаю, что конкурсы дают очень большой толчок в творческом развитии певца, не говоря уже о том, что часто это возможность получения дальнейшего образования, поскольку премия – это деньги, которые так важны для оплаты обучения. Конечно, конкурс – это не гарантия большой карьеры, даже если вы получили на нём первую премию. Все зависит от конкретного человека.

Но конкурс способен дать многое тому, кто умеет этим воспользоваться. Это мое искреннее мнение – я это сейчас говорю не потому, что я член жюри и должен защищать «честь мундира».

От конкурсов многообразная польза: это возможность быть услышанным широкой аудиторией, в зале часто сидят директора театров, менеджеры, импресарио, крупные музыканты, которые могут впоследствии помочь начинающему певцу. Кроме того, к конкурсу надо готовиться, а это значит, что молодой певец много работает, учит новый репертуар, шлифует старые произведения – тем самым это большой стимул к росту, к совершенствованию.

— Ваши впечатления от голосов, которые Вы услышали на этом конкурсе.

— Уровень конкурса достаточно высокий, и он конечно повышается от тура к туру, поскольку отсеваются более слабые участники и остаются сильнейшие, наиболее подготовленные. В целом я могу сказать, что ошибки у конкурсантов те же самые, что обычно встречаешь у молодёжи. Они поют небрежно, неаккуратно, им кажется, что самое главное взять высокую ноту, а вся остальная фраза спета неточно. Многие не могут провести полноценно фразу от и до, нет целостности в пении, часто в том или ином произведении есть удачные места, те же уверенно взятые верхние ноты, но нет произведения как такового, как некой завершенной художественной картины.

Понятно, что певцы все молодые, они ещё только учатся, плюс естественное конкурсное волнение присутствует. Самое главное, чтобы певцы хотели учиться, совершенствоваться дальше и прислушивались к рекомендациям специалистов. Сейчас среди молодых очень много критиканства, но мало самокритики. А без критического отношения к себе и без желания совершенствоваться никогда не будет развития, прогресса, и настоящего искусства.

— 80 процентов заявок на конкурсе – это певцы из России.

Каковы сильные и слабые стороны наших вокалистов?

— Самая большая ошибка, самая слабая сторона русских певцов – это голосовая позиция: голос сидит слишком глубоко. Самое интересное, что когда они поют по-русски, это совершенно другой голос, наверно это связано с тем, что поют на родном языке. Когда они поют по-русски, они делают это лучше, чем когда поют по-итальянски, по-французски или по-немецки. Дело не в произношении и не в языках – хотя и тут масса проблем, а именно в самой позиции: когда поют на иностранных языках, то заглублённости и, как следствие, каши во рту, глухого звучания гораздо больше.

А позиция не должна меняться, она должна быть одинаковой, одинаково правильной вне зависимости от языка исполнения, вне зависимости от репертуара, от стиля композитора и т. п.

Для этого нужно учиться – больше слушать музыки, чаще слушать исполнения других певцов, в особенности крупных вокалистов прошлого и наших дней. И надо всё время учиться, всегда прислушиваться к советам, которые дают люди опытные. Я тоже был молодым и начинающим, но всегда хотел учиться, совершенствоваться в своем деле, причем это желание меня не покидало и тогда, когда я уже состоялся как певец, был признан, пел на лучших сценах – я все равно прислушивался к советам коллег, спрашивал о чём-то в технологии пения или интерпретации образов, что меня беспокоило и интересовало. Наша профессия предполагает постоянный процесс обучения – иначе сразу будет остановка и деградация.

— Когда несколько десятилетий назад певцы из Советского Союза стали появляться на Западе, то в отношении большинства можно было услышать упрёки в национальной специфике голосов и манеры пения. Сейчас русские вокалисты ближе к западным стандартам? Или по-прежнему есть дистанция?

— Русские певцы сейчас в моде – их много и поют они везде – и в больших театрах, и в малых. Можно сказать, что сейчас наблюдается триумфальное шествие русских певцов по всему миру. Мне кажется, что манера современных певцов из России близка западной – я не вижу существенных различий. Скорее можно услышать акцент, ошибки в произношении, но звуковедение такое же как у итальянских и вообще европейских певцов.

Лично для меня славянское звучание, русский голос не является чем-то отталкивающим: если голос красивый, певец им владеет, он может выразить эмоции, заложенные в музыке, если общий итог превосходный, то некоторый славянский отголосок меня ничуть не смущает – это даже интересно, вносит неповторимую краску и добавляет исполнению оригинальности.

Приближение русских певцов к европейским стандартам в последние десятилетия произошло, наверное, вследствие расширившихся контактов с Западом, и мне кажется, что это хорошо.

— Нередко молодой певец получает на конкурсе старт своей карьеры. Он приходит в современный оперный театр. Вам нравится то, что происходит там?

— Меня очень беспокоит ситуация с отношениями между музыкантами, певцами, которые существуют сегодня в театре. Пропало взаимное уважение между ними. Раньше, как правило, когда ты попадал в театр, тебя окружала атмосфера доброжелательности и было ощущение дружеской поддержки, дружеского плеча. Мы все уважительно относились друг к другу, прислушивались к советам коллег.

Когда я начал свою карьеру, Монсеррат Кабалье, например, была в зените славы, но она очень уважительно и участливо относилась к молодым, всегда помогала советами, а мы ловили эти советы на лету, и почитали их за счастье. Мы просто благоговели перед ними.

Сейчас благоговения нет ни перед кем. Поменялось отношение людей к своей профессии – это более не воспринимается как священнодействие, как несение культуры, высокого искусства людям.

Человек выходит из гримерки, и по выражению лица не понятно, на сцену он сейчас собрался или в бар. Ушел трепет перед сценой – не страх, а именно трепетное отношение к тому, что ты делаешь.

Второй негативный момент – это изменение отношения дирекции к артистам. Администрация не хочет видеть в артистах индивидуальностей, но только исполнителей контрактных обязательств, которых всегда можно заменить, если что-то идёт не так.

Из трёх параметров – голос, школа и внешность – сегодня предпочтение отдаётся последнему, что в корне не верно. Конечно, если талантливый певец еще и красивый человек – это дополнительный подарок публике. Но нельзя главное – голос – подменять второстепенным.

Третий момент – это сегодняшняя постановочная практика: ты стоишь на сцене и то, что ты поёшь, не имеет никакого отношения к тому, во что ты одет, какие движения ты выполняешь и что в этот момент находится и происходит на сцене вокруг тебя. Я расцениваю то, что происходит сегодня в опере, а именно режиссёрский произвол, как настоящий крах оперы как жанра, как вида искусства.

— А как так могло получиться, что в достаточно короткий исторический промежуток произошли такие изменения, и музыка в оперном театре ушла на второй план, уступив место режиссёрскому самовыражению?

— Я считаю, что главными виновниками этого безобразия являются директора театров, которые не просто допускают подобное положение вещей, но зачастую и охотно идут на создание подобной продукции с целью получить очередную сенсацию, очередной скандал. Им нужна шумиха вокруг их театра, они считают, что пусть лучше о театре говорят плохо, чем не говорят вообще.

Кроме того они считают, что так гораздо лучше продаются билеты.

Я помню ещё те времена, когда подготовка спектакля начиналась с долгих и многократных репетиций с дирижером, и только когда музыкальная сторона спектакля была сделана, ты поднимался на сцену и вступал в контакт с постановщиком. При этом концертмейстер, который аккомпанировал на репетиции, периодически останавливал режиссёра и говорил – «маэстро хочет, чтобы здесь было так, а вот здесь вот так». То есть музыкальная концепция, интерпретация определяли лицо постановки.

И под темпы, которые диктовал дирижёр, подстраивался постановщик.

А сейчас происходит ровным счётом наоборот: две недели до встречи с дирижёром ты бегаешь по сцене и прыгаешь через какие-то препятствия, словно гимнаст, а потом приходит дирижёр, и уже режиссёр ему говорит: «нет-нет, вот здесь мне нужна пауза, чтобы артист успел прыгнуть туда-то, а тут темп слишком быстрый – он не успеет залезть на вон ту конструкцию». К сожалению, дирижёры идут на это – соглашаются с вмешательством в партитуру.

— Так может быть сами музыканты виноваты? Дирижёры и певцы, которые соглашаются на это?

Ведь что взять с директора театра – он озабочен вопросами кассы и привлечения спонсоров, для которых шумиха вокруг театра – важный аргументы. Они – во многом коммерсанты. Но музыканты должны охранять партитуры опер от вандализма!

— Частично Вы правы. Но ведь именно так и было – певцы и дирижёры, которые не соглашались делать всевозможные сальто-мортале, удалялись из постановок. И пусть они трижды были знамениты, на их место всегда находились менее знаменитые, которые готовы были сделать что угодно, только бы прославиться и спеть или продирижировать в том или ином известном театре.

К сожалению, трудно осуждать кого-то – всем нужно кушать, все хотят работать, все хотят зарабатывать и прославиться.

Большие дирижёры, большие музыканты не шли на поводу у режиссеров-экстремистов и у администраций театров. Но в итоге большинство из них просто ушло из театров в симфоническую музыку. А в театры пришли те, которые склонны к компромиссам, которые были счастливы дирижировать в любом темпе, лишь бы получить ангажемент в знаменитом театре.

Так что всё-таки это вина не самих музыкантов, а руководителей оперных театров, которые сознательно выпустили джина из бутылки.

— Может быть и публика виновата в том, что происходит? Она ведь охотно ходит на скандальные постановки, покупает билеты, а значит – оправдывает расчёты интендантов, ориентированных на скандал?

— Думаю, что Вы не правы. Не в публике дело. Я очень часто вижу ситуацию, когда омерзительные постановки не имеют перспектив – уже на первом представлении зал пустеет к третьему акту, а на последующие спектакли билеты не распродаются.

То же самое касается современных бездарных опер. В огромном зале «Метрополитен» вы можете поставить подряд 25 спектаклей «Аиды» и все они будут проданы, а когда ставится что-то из современной композиторской мысли, то уже на третьем спектакле дирекция дарит билеты родственникам хористов и прочим, только чтобы хоть как-то заполнить зал.

Публика — не дура, её не обманешь, и она прекрасно понимает, что к чему. И я думаю, что именно вследствие этого интенданты будут вскоре вынуждены делать нормальные постановки, а не потворствовать всевозможным непристойностям.

Беседовал Александр Матусевич, август 2013, Санкт-Петербург

Автор публикации благодарит Динару Булатову за помощь в организации интервью и Елену Макарову за перевод с испанского языка.