Художественный руководитель московского Театра эстрады Геннадий Хазанов

«Лесть уродует душу» Светлана ПАНОВА   Неповторимый исполнитель острой сатиры, Геннадий Хазанов в последние годы больше известен как художественный руководитель московского Театра эстрады и драматический актер Театра Антона Чехова. Несколько месяцев назад еще одна непростая роль добавилась к публичным маскам Геннадия Викторовича – он стал доверенным лицом Владимира Путина в его предвыборной кампании. В интервью «Новым Известиям» Геннадий ХАЗАНОВ рассказал о своем отношении к событиям, происходящим в нашем обществе, и о том, какова художественная политика в Театре эстрады. – Театр эстрады в центре общественно-политических событий: на сцене театра выступает «Несчастный случай», рядом кипение богемного «Красного Октября», марши и митинги Болотной площади.

А вы при этом накануне выборов вошли в список доверенных лиц Путина. Какая у вас позиция по отношению к тому, что происходит вокруг?

– Я певец толерантности. Лучше находить точки соприкосновения, а не камни преткновения. Жизнь бросала меня в разные ситуации. И что такое митинг, мне тоже знакомо: я ведь выступал против ГКЧП в 1991 году перед Белым домом.

Но это в прошлом. Митинговщина – это, конечно, форма зомбирования. Художественное творчество всегда интереснее грубой гражданской позиции, поэтому если завтра мне предложат закрыть проект «Гражданин поэт», который идет на сцене Театра эстрады, то я этот проект буду отстаивать.

При том, что я считаю, что оптимальный выбор для нашей страны – это Путин. Что до митингов, то это позитивный процесс. Нельзя жить в спячке – всегда нужен антитезис!

Альтернатива должна быть, чтобы чинопочитанием и раболепием не залепили глаза президенту. Столько труда нужно приложить человеку во власти, чтобы отбросить от себя ниагарские водопады верности и любви… Лесть уродует душу, надевает страшные очки, и требуется много сил, чтобы эти очки содрать.

А оппозиция как раз помогает смотреть на себя со стороны. И без нее не бывает ни одного нормального общества, поэтому бороться с оппозицией нет смысла: это все равно, что вырвать ромашки на поле в надежде, что останутся одни васильки. А вообще я сомневаюсь, что в планах у современной власти закручивание гаек. Задача всех идущих в политику – за исключением совсем сумасшедших, занятых только собой, – в том, как добиться процветания страны.

Претензии, которые предъявляются действующей власти, во многом справедливы. Но кто может это скорректировать? Только человек, у которого сильный властный ресурс. Судьба политика трудна, политик в какой-то момент становится заложником ситуации, имиджа.

Каждый руководитель проходит путь от раболепной любви до проклятий. Все ли кандидаты готовы к этому? Еще до прихода Путина на первый президентский срок я сказал, что наша страна должна пройти период авторитаризма. По-другому здесь ничего не будет. Чем больше мы дергаем друг друга и говорим: «Нам мало демократии», тем нам же хуже – демократия неизбежно становится абсолютной анархией и тогда она ничем не лучше диктатуры, – это два полюса одного шарика.

Стремиться нужно к центризму, балансу, равновесию. Сказанное не означает, что у меня нет серьезных вопросов к действующей власти. Но люди, рвущиеся во властное кресло и уверяющие, что они точно знают, как все исправить, вызывают у меня большие подозрения. Мне было стыдно за стиль беседы, который выбрал Михаил Дмитриевич Прохоров для дебатов с Геннадием Андреевичем Зюгановым. Прохоров – представитель крайне правой позиции в нынешнем политическом спектре – вел себя бестактно, по-хамски.

Человек еще не пришел к власти, а уже позволяет себе циничное поведение. Я против хамства с любой стороны. Мне было также неприятно, когда я прочитал про бандерлогов и контрацептивы. Но надо сказать, что наш кандидат в президенты фантастически талантлив.

Я еще раз убедился в этом на встрече Путина с доверенными лицами – у него высочайший класс публичного деятеля. Говорю это как человек, который почти 50 лет на сцене. Многим митингующим кажется, что от его похода или не похода на митинг что-то зависит, люди начинают себя чувствовать приобщенными к «процессу», и это происходит с любой политической стороны.

Как повидавший многое человек и художественный руководитель Театра эстрады, который находится в сердцевине территории политической борьбы, я смотрю на происходящее глазами Максимилиана Волошина: «А я стою один меж них / В ревущем пламени и дыме / И всеми силами своими / Молюсь за тех и за других».

– Вы с вашим ораторским талантом могли бы чаще участвовать и в театральных дискуссиях, которые сейчас активно разворачиваются. Почему вы не ходите на такие встречи?

– В этих встречах мало здравого смысла, поскольку деятели сцены лоббируют корпоративные интересы. Руководители репертуарных театров стоят насмерть, защищая судьбу своих коллективов.

– А на ваш взгляд, почему репертуарный театр переживает сегодня не лучшие времена?

– Репертуарный театр – изобретение русской земли и советской системы. Время, когда он имел спонсора в виде государства, закончилось. Дотирование сократилось – театру не дают умереть с голоду, но и не решают его вопросы.

Причем эта промежуточная фаза между советским и капиталистическим режимом тревожна для 90% российских театров. Они выпускают спектакли, но зрители на них ходят плохо. Но как только встает вопрос о том, чтобы закрыть полумертвые театры, у чиновников начинается паника: куда девать артистов и режиссеров? Лучше дать им немного денег, а дальше пусть сами изыскивают возможность делать «продукцию», которая обеспечит им жизнь.

Россия – страна особенная. Я не могу себе представить только проектные театры, где во главе стоит продюсер, решающий в первую очередь коммерческую задачу. Театр и коммерция плохо совместимы, поскольку продюсер хотел бы зарабатывать на нефти, но у него нет вышки.

Поэтому он зарабатывает на театре и тщательно минимизирует расходы на спектакль, ему не выгодно растягивать репетиции на несколько месяцев. Его интересует только скорость выпуска и касса. А репертуарный театр, в каком бы плачевном состоянии ни находился, необходим как источник чистого искусства.

Не должно ведь все кругом сводиться к погоне за деньгами.

– Какую позицию занимает Театр эстрады в непростом театральном пасьянсе?

– В Театре эстрады нет труппы, и тут свои плюсы и минусы. Я распустил труппу, которая состояла из талантливых «кудряшовцев» (выпускники актерского курса Олега Кудряшова. – «НИ»). Было сделано несколько удачных работ, но зрители ходили плохо.

Надо понимать, что зал на 1300 мест очень велик для театра, и здесь нужна какая-то приманка, чтобы зрители хорошо покупали билеты. На сегодня такой приманкой являются спектакли Театра Антона Чехова, в которых я, к своей радости, занят. Они идут на нашей сцене и стали визитной карточкой Театра эстрады.

В остальном Театр эстрады существует по закону отеля: если в отеле есть места, вы платите деньги и берете номер. Театр эстрады – открытый театр. Причем как выяснилось, потребность в таком театре сегодня очень высока, ведь в центре Москвы очень мало площадок, которые можно снять в аренду.

– У вас высокая ставка аренды?

– Арендная ставка была бы ниже, если бы не было четырех месяцев простоя. С мая по август люди не ходят в театр, а годовой баланс надо сводить. Из-за этого в рабочие месяцы завышается арендная ставка и, конечно, это затрудняет работу Театру Антона Чехова.

Ведь он играет спектакли в основном на сцене Театра эстрады, и каждый день простоя больно бьет по бюджету коллектива. Но Театр Антона Чехова держится героически, несмотря на то что по налогам государство приравняло его к колбасному заводу…

– Кстати, давно хотелось спросить: репертуар этого театра – комедийный, антрепризный, а значит, рассчитан на широкую публику. Вы при этом всегда были человеком тонкой душевной организации. Насколько тяжело пережить эту драму: с одной стороны, тяга к высокому искусству, но с другой – работа для публики, которая ждет от вас только смешного…

– Такого конфликта, как я, не пережил ни один артист. Я знаю, что такое ходить в центре футбольного поля в одиночку – ведь я играл «сольники» на открытых стадионах по 40–50 тысяч зрителей! Чтобы 40 минут держать внимание полусотни тысяч зрителей, должен быть огромный энергетический запас. Мало кто из нынешних телезвезд мог бы выйти на гамбургский счет со зрителем – работа в записи делает мышцы артиста дряблыми, у них в студии происходит оранжерейная псевдожизнь. Я вообще считаю, что работа на сцене, взаимоотношения со зрительным залом имеют сексуальную природу.

Но в какой-то момент понял, что больше нет энергии, а обманывать я не способен. И потому создал первый в стране хозрасчетный театр «Моно», перестал участвовать в сборных эстрадных концертах. 22 апреля 1987 года я играл прогон спектакля, который мы делали с Виктюком по рассказам Городинского, и ко мне в гримерку пришел Аркадий Райкин, это было за несколько месяцев до его смерти.

Пришел, поцеловал и сказал: «А я всю жизнь боялся сделать такой спектакль».

– Так в чем же суть конфликта человека, перешедшего из эстрады в театр?

– Я начинал в театре МГУ «Наш дом» с Марком Розовским. На спектакли к нам приходили Евтушенко, Ахмадулина – это был театральный мир, не имевший ничего общего с эстрадой. И когда я ушел оттуда на эстраду, то ощутил, как далеки друг от друга эстрада и театр: эта разножка, внутренний раздрай не давали мне покоя все годы.

У меня база – одна, реальность – другая, и от этого голова шла кругом: как сделать так, чтобы в мои сети попали люди разного уровня образования и культуры? В результате в меня полетели критические стрелы то одних, то других, хотя мне всего лишь хотелось нравиться большому количеству людей. И когда я понял, что у меня на эстраде начинаются «пробуксовки» – сменил амплуа.

– И в итоге стали драматическим артистом…

– Театр для меня спасение, ведь на эстраде я понял в какой-то момент, что больше не могу говорить. А с театром появились новые творческие возможности.

– Тем не менее в апреле у вас состоится эстрадная премьера – «Я вспоминаю… Часть вторая». Получается, что вы опять соскучились по эстраде?

– История началась в 2008 году: мне позвонили ребята из «Квартета И» и сказали: «Вы стояли у истоков нашего театра, не могли бы прийти нас поздравить?» Я решил, что лучшим поздравлением будет басня «Квартет». Позвонил Сергею Плотову, мы познакомились в «Амедиа», и я слышал на «Эхе Москвы» его ироничные остроумные стихи. Написали с ним басню, хотя он долго смотрел на меня как на «материализовавшуюся нереальность».

Я нарядился Иваном Крыловым, и это имело сумасшедший успех. А мне к тому времени без эстрады стало уже совсем грустно. На юбилей Маргариты Эскиной в Дом актера нарядился Ильей Муромцем, и она меня не узнала!

Сидя в первом ряду, спросила сидевшую рядом Гурченко: «А кто это?» – «Маргош, голос Хазанова» – «Ну что я, Хазанова не знаю!» На 75-летие Николая Сличенко нарядился Ариной Родионовной, которая написала поэму «Цыгане» и продиктовала Пушкину. В общем, началось баловство. В итоге я увлекся настолько, что придумал вечер из таких поздравлений.

– Получается, что театр дал вам силы и на следующий виток работы на эстраде…

– Я бы просто погиб, если бы судьба не послала мне встречу с Театром Антона Чехова и Леонидом Трушкиным. Я бы не выжил на эстраде девяностых и нулевых. А только руководить Театром эстрады, мне, конечно, было бы скучно.

Я рад, что сегодня театр и эстрада в моей жизни дополняют друг друга – это дает силы, вдохновение. Иначе жить нельзя, ведь торговля душевным заболеванием (а искусство именно им и является) должна сопровождаться вдохновением.