Интервью с дирижёром Туганом Сохиевым
25 и 26 октября в Московском международном Доме музыки состоялись концерты Национального оркестра Капитолия Тулузы, главным дирижером и художественным руководителем которого является наш соотечественник — маэстро Туган Сохиев. Прославленный коллектив выступил в рамках фестиваля «Владимир Спиваков приглашает…» Перед началом одного из концертов Туган Сохиев любезно согласился дать интервью для Belcanto.
— Вы уже выступали с тулузским оркестром в Москве в рамках симфонических оркестров мира в назад.
Прошло все замечательно, с большим успехом. И в этом году мы получили приглашение уже на этот фестиваль. Так что, с огромным удовольствием приехали в Москву и благодарны ему за такую предоставленную возможность.
— Туган, под Вашим руководством два европейских оркестра — Национальный оркестр Капитолия Тулузы и с недавнего времени ещё и Немецкий симфонический оркестр. Вы выступаете на самых известных концертных площадках мира…
Как Вы сами воспринимаете свой успех, как ощущаете себя?
— Не знаю даже, что Вам ответить… Я просто занимаюсь тем, чем занимаюсь.
Надо просто стараться делать своё дело хорошо. И всё.
— Я смотрела фильм «Tugan Sokhiev, Crescendo subtito», где Вы говорите, что твёрдо решили стать музыкантом в семь лет. С тех пор всегда были верны своему выбору?
— Всегда-всегда.
В своем выборе я был очень тверд и решителен.
— Возвращаясь в отрочество: Вы занимались на осетинской гармонике, потом на фортепиано… Но как именно «тёмное дело» стало делом всей жизни?
— Вообще осетинский народ — очень музыкальный народ. Первое, что ребенку всегда попадается под руки — это какая-нибудь национальная гармоника или что-то еще. Это есть в каждом доме, то есть, на чём можно извлекать какие-то звуки…
Мои родители не были профессиональными музыкантами. У нас не было дома фортепиано, да и габариты советских квартир не позволяли тогда иметь даже пианино. Когда мне стало мало этой маленькой коробочки, я стал заниматься в музыкальном училище и на фортепиано, и на теоретическом отделении. Я заканчивал два отделения, потому что хотел поступить в петербургскую консерваторию, а там требовалась определённая база.
Вообще, уровень и основа для поступления на оперно-симфоническое дирижирование были очень серьезные, мне были необходимы знания теоретических предметов, хотя дирижированием я уже занимался два года во Владикавказе у моего первого педагога Анатолия Аркадьевича Брискина. Это был ученик Ильи Александровича Мусина. Собственно, так я и попал в Петербург, а мог же приехать в Москву… Моё знакомство с Брискиным повлияло на это решение. Я очень благодарен судьбе.
Если бы я не попал к нему, я бы никогда не встретился с Мусиным. Я думаю, что эти значимые встречи, конечно, определили ход всей моей карьеры.
— Ваш рабочий график очень тесен, несмотря на это Вы еще являетесь дирижером Мариинского театра. Для Вас важно не терять связь с тем театром и городом, где начинался Ваш творческий путь?
— Да, безусловно. Потому что я приехал в Петербург учиться, получил там свой первый оперный опыт, делал какие-то шаги, эксперименты. Мой оперный опыт начинался в Мариинском театре.
Занимаясь еще в консерватории, я каждый вечер бегал через дорогу в Мариинский театр, чтобы посмотреть репетиции, спектакли и вообще понять, что это такое — оперный театр. Поэтому и сегодня, работать там — для меня большая честь, радость и счастье каждый раз приходить в этот театр, становиться за пульт и дирижировать этим замечательным оркестром. В театре, и в яме, и за пультом стояли великие люди, такие как Чайковский, Рахманинов и другие. Поэтому для меня очень важно возвращаться туда, где я, в принципе, получил все, чем сегодня могу воспользоваться и гордиться.
— Вам было всего двадцать три года, когда Вы стали музыкальным руководителем Валлийского оперного театра. Это был полезный опыт?
— Это был очень полезный опыт и болезненный.
Через три года я же ушел оттуда… Уже тогда проявлялась та модель оперного театра, которая сегодня, к сожалению, существует во всем мире. Когда в опере доминирует режиссер, который не понимает ничего в музыке, не может даже читать оперный клавир, который просто не знает нот.
И тогда возник конфликт, я сказал, что заниматься больше этим не буду, принимать участие в этом не буду. В принципе, с тех пор я мало дирижирую операми на Западе — только в тех случаях, когда меня устраивает режиссура, когда меня устраивают певцы и прочие моменты. Я не приемлю все эти дикие постановки.
— У Юрия Хатуевича Темирканова такое же мнение…
— Я не считаю, что все нужно ставить красиво, вот как у Темирканова.
Две его потрясающие постановки в Мариинском театре — «Пиковая дама» и «Евгений Онегин». Можно ставить современно, когда это не вредит музыке, когда слушатель в зале не тратит три часа на то, чтобы понять замысел режиссера, а просто наслаждается потрясающими ариями, которые написал композитор. Для этого можно ходить в театр обычный, чтобы понять, посмотреть, а в оперу приходят слушать музыку. Сегодняшние оперные режиссеры этого не понимают. Вот Юрий Хатуевич, наверное, так же считает, это я знаю, я с ним в корне согласен.
— Раз уж мы упомянули Темирканова… Он утверждает, что «настоящее искусство рассчитывает заинтересовать лучшую часть общества». Это к тому, что классическая музыка не может быть массовой, но количество аудитории в залах с каждым разом все меньше. Какая тенденция прослеживается в Европе?
И как сделать так, чтобы классические концерты стали более посещаемыми?
— В Европе зависит от страны. В Германии все очень плохо, если не брать крупные города.
Публика пожилая, за 55-60 лет, молодежи очень мало в зале. Публика есть, но она вся возрастная, через лет двадцать-тридцать ее уже не будет, а кто ей придет на замену — это трудно очень сказать. Во Франции с этим делом обстоит лучше: там делают проекты для детей, школьные, педагогические программы. Но вообще, конечно, стоит уделять этому больше внимания.
Вообще всегда все начинается с детства, с образования. Если в школах сегодня уже нет такого предмета, как музыка… Конечно, это не значит, что потом всем детям нужно становиться музыкантами, но любой нормальный ученик средней образовательной школы должен знать, что есть такой композитор Бах, есть Моцарт и Чайковский, что они писали какую-то музыку, что кроме Леди Гага есть еще другие музыканты, а этим должна заниматься школа, родители… Тогда у нас есть какой-то шанс в будущем.
— То есть, государство занимает в этом не последнее место?
— Ну, конечно, государство, а кто еще? Сегодня, когда не могут определиться, что делать с учебниками по истории, их 350 и все не такие, о чем Вы говорите…
— Вы говорите, что главная задача дирижера — это умение подать, показать тот импульс, который заложил композитор в само произведение.
А какими человеческими качествами должен обладать дирижер?
— Я думаю, что даром убеждения. Нужно убедить сто — сто двадцать человек, что это единственный правильный вариант, для этого дирижеру сначала нужно понять, что хотел композитор. Это трудно, но вот когда ты понял или тебе кажется, что ты понял, то тогда надо в этом постараться убедить — это трудно, это непросто, но…
— У Вас это получается.
— Да, я знаю, спасибо! (смеется)
— Я читала Ваше интервью, где Вы говорите, что Тулуза, Франция — Ваш второй дом. А с Берлином, Германией не чувствуете такую же связь пока?
— Это я где такое сказал?
Это, наверное, было в контексте сказано, но да, после России… Берлин моим третьим домом не стал, потому что там совершенно разные обязательства, хоть я там и главный дирижер, я провел там пока всего один сезон, нужно еще немножко поработать, посмотреть. С оркестром Тулузы я уже восемь лет. Иногда даже не надо ничего говорить, мы понимаем друг друга просто с полувзгляда. Когда пройдет такое время в Берлине, если я столько проработаю, то может быть будем третьим, но не знаю, посмотрим…
— Вас посещают мысли о работе в России?
— Я и работаю в России…
— Как в Тулузе, например, имея под руководством оркестр…
— Но пока мне в России никто не предлагал того масштаба, той творческой свободы, которая есть, скажем, в Тулузе или в Берлине.
Поэтому я с огромным удовольствием работаю в Мариинском театре, где главный дирижер и художественный руководитель и генеральный директор — Валерий Абисалович Гергиев, который, кстати, дает мне полную художественную свободу в театре, я ему за это очень благодарен. Что я буду ждать десять-пятнадцать лет в России, пока мне кто-то предложит какой-то оркестр? Надо же как-то музыкой заниматься…
— Безусловно, но как Вы думаете, какие нужно создать условия в России, чтобы творческие единицы перестали эмигрировать? Получается, что практически все лучшие силы за границей.
— Вот если бы у меня были такие же условия для творческой работы как в Тулузе… Кстати, зарплаты моих музыкантов в Тулузе намного меньше, чем зарплаты оркестрантов Москвы или Петербурга. Просто там люди приходят на работу для того, чтобы заниматься работой, там все это очень хорошо организовано. Когда люди играют концерт, разница еще вот в чем: ты смотришь на их лица, видишь, что они получают удовольствие от того, что они играют, посмотришь на оркестрантов российских — как будто их приволокли как бурлаков, дали им скрипки в руки, и вот они сидят с этими несчастливыми лицами на сцене.
— Может быть, нет дирижеров, которые могли бы своим энтузиазмом «заразить» оркестр и повести за собой…
— Это не знаю, помимо работы, энтузиазм должен быть и в жизни, а когда и так все вокруг и шатко, и валко, и не стабильно… У всех семьи, дети и надо что-то зарабатывать … Здесь в Москве еще люди живут очень прилично, а вот в провинции… Вы спросите, сколько получает любой артист любой филармонии в каком-нибудь провинциальном городе — столько здесь даже не получает консьерж. С другой стороны, Москва — дорогой город.
— Получается, что энтузиазма нет нигде…
— Да.
— Звучит печально, но будем надеяться на лучшее. Большое спасибо за интервью.
— Спасибо Вам.
Автор фото — Erik Weiss
Смотрите сериал «Восьмидесятые» на сайте Videomore