Интервью с Робертом Стуруа

«Мы не должны забывать, что мы наполовину животные»

На 30 января в Большом театре назначена премьера оперы Петра Чайковского "Мазепа". Постановщик — всемирно известный режиссер Роберт Стуруа.

Накануне премьеры Глеб Ситковский встретился с Робертом Стуруа.

— Какая-то странная у вас история выходит.

Вы, грузин, ставите оперу о взаимоотношениях русского и украинского народов в самом имперском театре России. Как вы вообще относитесь к такому подзабытому и несколько скомпрометировавшему себя понятию, как ‘дружба народов’?

— В самом понятии ничего дурного нет.

Но если дружбу народов не поддерживают политики, то ей очень легко превратиться во вражду народов. Для меня, например, до сих пор непонятно, почему во взаимоотношениях России и Грузии случилось вдруг такое охлаждение, почему четырехмиллионное население Грузии вдруг стало вызывать такое раздражение в России. Если это не кончится, мне, конечно, будет очень печально.

Что касается отношений России и Грузии, то они носили характер крепких объятий великана по отношению к маленькой стране. И, мне кажется, размолвка между нашими странами произошла еще и потому, что Россия до сих пор ревнует Грузию и воспринимает ее независимость как измену, как уход любимой жены от мужа.

— Несколько лет назад вы удивили многих, выбрав для постановки в калягинском театре шекспировского ‘Шейлока’, и поставили спектакль, посвященный, в сущности, межнациональным отношениям.

— У меня тогда была идея о том, что об этом обязательно надо говорить вслух.

Если болезнь не вскрывать, то она вылезет еще страшнее и в каком-нибудь другом месте. Мы не должны забывать о том, что мы все-таки наполовину животные… Я в деревне часто видел, как туда привозили новых кур и запускали в курятник. Так старые куры новых просто заклевывали насмерть. Нужно было три-четыре дня, чтобы они освоились.

Ксенофобия — это, в сущности, то же самое: мы, как животные, другие породы в свой курятник не принимаем.

Но опера, которую я ставлю, говорит, впрочем, совсем о другом. Герой хотел освободить свою страну от владычества Польши и России, но пошел путем политических интриг. А безнравственный путь никогда не приводил к нормальному результату. Мы видим это хотя бы на примере коммунистов, которые хотели построить рай, пожертвовав жизнями миллионов людей.

Так что в ‘Мазепе’ говорится не столько о дружбе или вражде народов, сколько о том, что предательство не может быть оправдано ничем. Самые лучшие идеи могут быть извращены благодаря нашей человеческой слабости.

— Несколько лет назад, если вы помните, разгорелся большой скандал из-за выхода в Украине фильма Юрия Ильенко ‘Молитва за гетмана Мазепу’, где Петр I насиловал мужчин и вообще был малоприятным типом. А сам Ильенко трактовал свой фильм в психоаналитическом ключе, называя Украину ‘сладким лобком старой красавицы Европы’, за который сражаются представители разных народов. Вы смотрели этот фильм?

— Да, я видел его. Ильенко — замечательный оператор, но, на мой взгляд, ему лучше было бы и оставаться оператором. Он так замечательно работал с Параджановым.

Особенно в ‘Тенях забытых предков’. А ‘Мазепа’ у него вышел подражательным по отношению к параджановскому стилю.

— Как вы думаете, обращение Большого театра к опере Чайковского не носит политического характера? Может, это что-то вроде симметричного ответа на украинского ‘Мазепу’.

— Нет, не думаю. Я очень люблю Украину. Но, на мой взгляд, она больше пострадала при советской власти, чем Грузия.

Грузия все-таки сумела сохранить свою самобытность.

— От кого исходила инициатива постановки ‘Мазепы’? От руководства Большого или от вас?

— Не от меня, конечно.

Если бы была моя воля, я бы выбрал что-нибудь современное.

— Мне тоже кажется, что Чайковский не совсем ваш автор. Не зря же вы столько лет работаете с Гией Канчели, всемирно известным композитором-минималистом.

— Ну вообще-то в музыке я всеяден. Не могу назвать любимого своего композитора, мне нравится все.

А что касается конкретно этой оперы, то мне кажется, что она драматургически очень рыхлая. Очень много интересного происходит вне сцены, и из-за этого не просто строить спектакль. И мне сейчас, честно говоря, даже трудно вести с вами беседу, потому что я еще не закончил спектакль.

— Какие у вас впечатления от Большого?

— Большой старается угнаться за мировым процессом. Можно, конечно, ставить Баланчина, но это уже прошедший этап, вчерашний день мирового театра. Большой театр приглашает сейчас современных режиссеров, но этого недостаточно.

У меня ощущение, что нужно что-то делать, что оперный театр должен идти вперед и развиваться. Это касается не только Большого театра, но и всего мирового процесса. Я уже не раз говорил, что опера по определению должна быть простодушной.

Ирония должна непременно сквозить в режиссерском взгляде. Мера оперной условности начинается хотя бы с того, что люди, вместо того чтобы говорить, поют. И без иронии в высоком смысле этого слова не обойтись.

— Мне кажется, вы сейчас как раз транслируете иронический взгляд Гии Канчели на классическую музыку.

— Канчели удалось соединить классичность с каким-то своим сугубо личным взглядом.

Благодаря этому он занял свою и только свою нишу в мировом музыкальном процессе. Я сейчас поставил странный спектакль в Тбилиси по произведению Канчели, который называется ‘Стикс’. Привезу его в Москву в мае. Это не балет, это не пантомима, это какое-то действо, жанр которого я даже не могу определить. Мне очень интересно будет проверить его на московской публике.

Это как стихотворение, которое ты не можешь расшифровать. Для меня это своего рода подготовка к ‘Витязю в тигровой шкуре’, которого я сейчас буду ставить. Нужно понять, как можно перевести язык поэзии на язык театра, и в этом смысле ‘Стикс’ очень мне поможет.

— По вашим драматическим спектаклям у меня сложилось ощущение, что вы очень послушно следуете за музыкой.

Музыка диктует актерам, как им двигаться, определяет каждое их следующее движение.

— Вы совершенно правы. Даже когда я ставлю спектакли без музыки, они все равно существуют по законам музыкального жанра.

В процессе репетиций я даже сам это не всегда осознаю и только потом, когда смотрю отстраненным взглядом, замечаю это.

— В таком случае вас можно назвать идеальным оперным режиссером.

— Нет, нет, нет… (Смеется.)

— Ну как же?

Идеальный оперный режиссер — это тот, кто слышит музыку и послушно следует за ней. Но тем не менее вы говорили на пресс-конференции, что после каждого своего оперного опыта вы давали себе зарок больше никогда не ставить опер. Почему?

— Я все-таки привык работать с другим материалом. Вот возьмите хоть последнюю сцену ‘Мазепы’, над которой я в настоящий момент думаю.

Три действующих лица кончают свою жизнь: Мазепа, Андрей и сошедшая с ума Мария. Как я, по-вашему, должен это поставить, если это не будет грандиозно по-актерски сыграно? Но c оперными певцами это, к сожалению, невозможно. Значит, я должен пойти на обман зрителей и подменить актерскую игру какими-то постановочными ухищрениями.

Но это, к несчастью, незаменимо.

Вначале был Шекспир, теперь — Чайковский

Роберт Стуруа родился в Тбилиси в 1938 году. Сразу после окончания Тбилисского театрального института в 1962 году начал работать в Театре имени Шота Руставели. В 1979 году возглавил его как главный режиссер.

К легендам мировой сцены относятся его спектакли ‘Кавказский меловой круг’, ‘Ричард III’, ‘Король Лир’, ‘Гамлет’. Роберта Стуруа часто приглашают для постановок за рубежом. Его спектакли в театрах ‘Сатирикон’ (‘Гамлет’, ‘Синьор Тодеро хозяин’) и Et Cetera (‘Шейлок’, ‘Последняя запись Крэппа’) неизменно упоминаются критиками как одни из самых важных событий московской театральной жизни.

Приглашался для постановки многими оперными театрами мира. В Большом театре готовит сейчас к выпуску оперу П.И. Чайковского ‘Мазепа’.