Искренность простушки

Мало в каком театре идут разные версии одного классического балета. В Большом такой чести удостоилась «Жизель».

И совершенно неважно, с чем связано это «разнообразие», — с контрактными обязательствами театра или с желанием как-то освежить балетную жизнь столицы, — потому что

обе версии – и Григоровича, и Васильева, при всём уважении и любви к обоим, – никуда не годятся в сравнении со спектаклем Леонида Лавровского.

Я даже не буду распространяться на эту тему, потому что это аксиома, это факт, это неочевидно только человеку, ничего не понимающему в классическом балете. Всем остальным – всё понятно, поэтому я ограничусь лишь общими замечаниями.

В прошлом году спектаклю Владимира Васильева исполнилось пятнадцать лет. Спектакль по-своему интересен, но стилистически эклектичен. Если абстрагироваться от всех других «Жизелей», доступных современному зрителю в записях или на сценах мировых театров, к спектаклю Васильева по существу можно предъявить лишь

три претензии: грубоватая условность сценографии, необусловленное драматургией усложнение хореографии, музыкальная невнятность мизансцен.

В сценографии сегодня смущает нарочитое выпячивание её «картонности». Это не только разрушает цельность театральной иллюзии, но оставляет ощущение какой-то провинциальной недоделанности. Ну, как если бы дама вышла в вечернем платье, из-под подола которого торчала бы плохо подшитая подкладка.

Кстати о «платьях».

Одно из «фишек» этой версии был театральный дебют Юбера Живанши в качестве художника по костюмам. И тут сказать совершенно нечего: костюмы сшиты прекрасно. А тот факт, что сочетание цветов само по себе не образуют стилистической гармонии, и сегодня-то мало кого беспокоит, а уж пятнадцать лет назад и подавно.

Так вот на фоне качественной выделки костюмов

особенно выделяется «картонная» условность сценографии

с просвечивающими сквозь фасады стойками и швами подвесных конструкций. Механизм этого стилистического «конфликта» костюмов с декорациями очень прост: в костюмах использованы цвета драгоценных камней – рубина, лазурита, изумруда, бирюзы, аметиста и берилла всех оттенков. При всей скромности и строгости покроя цветовая гамма костюмов от Живанши напоминает витрину в геологическом музее, и с тяжеловесной основательностью этого образа никак не сочетается полупрозрачная условность очевидно недорогих материалов, использованных для оформления спектакля.

Если говорить о хореографических усложнениях, то они коснулись партии лесничего, проявились в дополнительной невнятной, хоть и прыжковой вариации Альберта в первом дуэте и вставном па-де-де, расслоившемся в па-д’аксьон на восемь персон.

Если не обращать внимания на стилистическую несуразность этих нововведений, выглядящих как металлические имплантаты, то эстетически придраться не к чему,

так как в классической версии этому балету явно не хватает визуальной динамичности, поэтому «распестрить» классический текст — вполне естественное желание такого импульсивного мастера, как Владимир Васильев.

Кстати, о динамичности.

Адольф Шарль Адан, конечно, не бог весть какой мелодраматург, но отрицать хотя бы иллюстративную внятность эмоциональной палитры партитуры «Жизели» никто не будет. Так вот

ни одна пантомимная мизансцена в спектакле Васильева не вписывается в нотный рисунок музыки Адана.

Возьмем знаменитый эпизод предупреждения Бертой своей дочери: у Адана здесь звучит эмоционально контрастный «привет» из загробного мира второго акта. Это момент материнского предчувствия, предсказывающего судьбу своей дочери.

Это очень мощный драматический акцент. А на сцене в постановке Васильева под эту музыку мы видим, как Берта пытается погладить по голове Жизель. Не напугать, не защитить, не предупредить, а как-то странно смиренно пожалеть.

Теоретически такой инфантилизм со стороны матери допустить можно, но в музыке-то его нет. Напротив,

в музыке — трагедия. А на сцене — беспомощность.

Другие эпизоды просто вываливаются за пределы ритмической структуры отведенных им фрагментов. Связано ли это с неотрепетированностью или обусловлены самой постановкой, не знаю. Но не видеть этого нельзя.

Эта «аритмия» в балете сильно мешает.

В балете должно быть всё в ноты, всё в такт.

Такая у балета специфика. Впрочем, эта специфика – лишь база.

Надстройка – всё-таки эмоционально и художественно сложнее. С воплощением идеи этого шедевра о доверии, безответственности, раскаянии и неубиваемой любви, у артистов не всегда всё складывается, и неслучайно.

Артистически балет «Жизель» — сущая каторга.

За непродолжительное время в первом акте главным героям нужно сыграть невинность, влечение, влюбленность, ревность, недоверие, доверие, полное доверие, разочарование, сумасшествие, раскаяние, смерть. И, внимание (!), чистого времени на всю эту гамму чувств и эмоций у солистов – не больше , когда кордебалет «красных шапочек» на красных каблучках пользовался бешеной популярностью у публики, но сегодня воспринимается как модернизированный анахронизм.

Сегодняшний зритель стал искушеннее,

сегодняшнему зрителю требуется не реставрационно-музейное, но художественно обусловленное и драматургически гармоничное прочтение. А именно таким спектаклем был спектакль Леонида Лавровского, о котором, замечу, сегодня нет развёрнутого упоминания ни на одном энциклопедическом интернет-ресурсе, посвященным этому балету.

Фото Елены Фетисовой / Большой театр