«Я обыгрывал Джигарханяна в нарды»
Ради работы в Театре Маяковского монтировщик бросил учебу на филфаке МГУ Екатерина Васенина Сейчас в Театре Маяковского смена эпох. Закончилось десятилетнее правление Сергея Арцыбашева, пришедшего в растерявшуюся Маяковку после ухода из жизни Андрея Гончарова. Новая жизнь театра с художественным руководителем Миндаугасом Карбаускисом началась с ремонта, которого не было здесь десять лет. Впереди у театра новые пути, изменится стилистика спектаклей, появятся новые традиции, но сейчас за кулисами еще слышен аромат минувших времен.
О тех временах завпост Маяковки Алексей Егоров может говорить бесконечно. Сорок лет назад студентом он пришел сюда, скрываясь от службы в армии, – здесь и остался монтировщиком. Думал, поступает на службу временно, пока не пройдет призывной возраст, но так увлекся театром, что из рядовых монтировщиков стал главнокомандующим всех производственных цехов.
Он сидит в курилке, ничем не выделяясь среди других сотрудников. Однако тихие повелительные интонации выдают в нем начальника.
Роль на одной ноге
Его кабинет рядом с курилкой, но приглашает туда он не сразу: наверное, сперва хочет убедиться, что перед ним человек, знающий театр. Наконец, наступает ответственный момент, он тушит сигарету и открывает дверь в свой кабинет, главная достопримечательность которого – большой цветной портрет красивой женщины. Егоров молчит, словно ждет вопроса. И вопрос тут же раздается: «А почему вы повесили именно портрет Гундаревой?» И видно, что Егоров вопросу рад:
– Наталья Георгиевна для меня особенный человек. Она была сверхпорядочна во всем и прежде всего в отношении к театру. Я работал директором в ее частном театральном проекте. Мы возили «Я стою у ресторана», «Любовный напиток», она играла в спектакле Татьяны Догилевой «Лунный свет, медовый месяц». И при этом никогда не опаздывала, всегда приходила за десять минут до начала репетиции, чем, конечно, раздражала некоторых коллег.
Опоздать на 5 минут – это означало, что Гундарева тебя ждет уже 15 минут. Однажды ей позвонили и сказали, что репетиция будет в восемь вечера: «Но только, пожалуйста, приходите в 20.10». Наталья Георгиевна не сдержалась: «В 20.10? Я вам что, серпуховская электричка?!»
А еще справедливость у нее была на первом месте. Помню, мы выступали в Киеве и ей вдруг стало плохо: руки холодные, нога сломана, но она все равно доиграла спектакль, превозмогая боль, ведь пришли люди. Ей были абсолютно несвойственны капризы.
За кулисами поставили на столик воду, положили бутерброд – хорошо. А нет, так нет.
«Она опаздывала на работу»
Беседа продолжается в бутафорском цехе, где перед нами вырастают огромные золоченые маски из спектакля Гончарова «Театр времен Нерона и Сенеки». Постановку по пьесе Эдварда Радзинского долго не выпускали, и она увидела свет только в 1985 году. Как-то Радзинский торопился на генеральную репетицию, шел по улице вместе с художественным руководителем нью-йоркского театра «Кокто репетори».
Увидев огромную толпу около театра, американка пришла в восторг и сказала Радзинскому, что он счастливый человек, поскольку в США публика так не штурмует театральную кассу. Но когда ей объяснили, что спектакль запрещен и публика напрасно ждет билетов, – худрук не могла поверить: «Как можно запретить вещь, которая имеет явный коммерческий успех?!»
Однако даже если спектакли запрещали, их сначала репетировали, а значит – все цеха под руководством Егорова работали в слаженном темпе. Но будь то отмена спектакля, жуткий снегопад или смена власти в стране – Алексей Алексеевич всегда вовремя на рабочем месте. А вот стажерок из театральных училищ устал призывать к порядку и потому знакомство с театром начинает с бутафорской, где на кронштейне болтается кукла с привлекательным личиком и картонкой на груди: «Она опаздывала на работу!»
«Бери, тащи, работай»
Алексей Егоров отвечает за три сцены основного здания на Большой Никитской и сцену филиала на Сретенке. И хотя филиал сейчас закрывается на ремонт, работы меньше не станет, поскольку спектакли оттуда переносятся в основное здание и их придется подгонять под здешние технические параметры.
– Гончаров ценил меня за то, что почти не случалось накладок со сборкой декораций. У меня хороший глазомер, и на каких бы площадках мы ни выступали, где бы ни гастролировали, – декорации всегда вписывались в параметры сцены. Я все делал по памяти, на глаз – и не ошибался. Не ошибаюсь до сих пор.
Между прочим, это творчество не легче актерского: неверно сделаешь расчеты – и спектакль пропал. И волнуешься перед премьерой не меньше, чем народный артист, но потом благодаришь судьбу, что привела тебя в театр. Кстати, в моем случае знакомство с театром произошло совершенно неожиданно. Я только что поступил в МГУ на вечернее отделение филфака.
Но условия были такие, что требовалась справка с места работы. Стал искать работу, но на заводах и стройках мне говорили одно и то же: «Парень, посуди сам: мы возьмем тебя на работу, а в осенний призыв тебя в армию заберут, и нам снова придется работника искать». Подступало отчаяние. Мы шли с сестрой по Большой Никитской вверх и вдруг увидели на стене театра объявление: «Требуются монтировщики. Предоставляется жилплощадь». «Давай зайдем», – говорит сестра.
А я в театре до того бывал разве что на детских спектаклях, поэтому сказал: «Да ну, неудобно». Но все равно сестра потащила меня на служебный вход, спустился молодой мужчина, посмотрел мой паспорт – и все: «Пишите заявление, завтра на работу». Это был прежний завпост «Маяковки» Вячеслав Евгеньевич Орлов, который теперь работает директором Театра Пушкина. Но мое счастье продолжалось недолго.
Буквально на следующий день я пришел в отдел кадров за справкой с места работы и получил от ворот поворот: «Справку дадим только через две недели работы». Пришлось идти к Орлову – сознаваться, что учусь. Думал, сейчас прогонят. Но он молча сделал мне справку и даже получил за это выговор. Так я попал в театральное закулисье.
Но, признаться, сперва путался под ногами, не знал своего места. Например, я мог подолгу смотреть, как трансформируется сцена, за что старшие работники гоняли меня: «А ну, чего стоишь, рот разинув? Бери, тащи, работай!» Хотели даже уволить.
Но Орлов меня оставил, потому что рабочие сильно пили, а я нет.
Восторгам молодого человека не было конца, ведь он ходил одними коридорами с небожителями советского кино, среди которых Мария Бабанова и Максим Штраух, сыгравший Ленина во множестве картин.
– Бабанова была жеманная и красивая, несмотря на возраст. Виталий Вульф всегда сопровождал ее и носил сумочку. При мне она играла в «Дядюшкином сне», и был у нее эпизодик в политическом спектакле «Мария» Салынского. Я ее застал уже на закате, конечно, и жадно смотрел каждый спектакль. А потом я и сам не заметил, как увлекся театром.
В марте, когда мы отправились на плановые гастроли в Ленинград, пришло извещение из МГУ – меня отчислили за неуспеваемость. Но я не жалею. И никогда ни о чем не жалел, хотя судьба преподносила разные сюрпризы. Например, в 1979-м Орлов перешел в Театр Пушкина и звал меня за собой на более выгодную должность. Но я решил остаться в Маяковке, поскольку у меня вовсю бушевал роман с моей будущей женой, актрисой Надеждой Бутырцевой.
Я знал, что, работая в разных театрах, люди не видятся месяцами, и потому выбрал любовь. Потом была свадьба, родился сын – словом, другая жизнь началась. И я в этой жизни никогда не боялся отстаивать интересы родного театра. Сколько сотрудников вокруг сменилось!
Мне шептали: «Зачем ты его берешь, он тебя подсидит». А я не съедобный. Мы все только помогали друг другу и опыта набирались.
Были предложения из других театров, и много, но я всегда отдавал предпочтение родной Маяковке.
«Каждый раз плакал»
Алексею Егорову повезло: он попал в театр в самый расцвет гончаровской эпохи. Спектакли смотрел с галерки, поскольку даже ступеньки заняты были.
– «Медею» в декорациях Вадима Рындина видел восемь раз и часто не мог сдержать слез, поскольку на сцене была Евгения Козырева – удивительно мощная актриса. Я застал «Детей Ванюшина» с Евгением Леоновым, но настоящим взрывом был «Человек из Ламанчи». И какие артисты в нем играли!
Ромашин, Лазарев, Доронина, Немоляева. А еще в те годы у нас работал Армен Джигарханян, с которым я легко подружился на почве азартных игр. Правда, в нарды я всегда его обыгрывал.
Удивительная жизнь: Джигарханян давно ушел из нашего театра, а я до сих пор в курилке продолжаю его традицию – в нарды играть.
Но нарды ерунда по сравнению с традицией, заложенной Андреем Гончаровым. Это был умный, прозорливый режиссер, хотя и диктатор. Многие говорили, что не дай Бог попасться ему под горячую руку – тут же потеряешь работу. Но я его не боялся, поскольку мне казалось, что Гончаров видит людей и жесткие меры применяет только к бездельникам.
И все равно, сколько лет вместе работали, я, как и все, деревенел, едва слышал обезоруживающие крики Андрея Александровича. У него была манера – он требовал, не объясняя, что именно требует. Например, кричал на репетиции: «Дайте сюда!» Все пугались: «Что дать – стул?
Кровать? Декорацию?» – «Нет! Луч, луч света дайте».
Репетиции никогда не заканчивались в три, как положено по графику. На часах пять, надо готовить сцену к вечернему спектаклю, а Гончаров не отпускает актеров. Каждый раз надо было поймать момент, когда можно встрять между его замечаниями, чтобы напомнить о времени.
Но Гончаров умер, и наступили иные времена. Я раздражаюсь, когда на репетициях молодая артистка, снявшаяся в трех сериалах, начинает требовать: «Держите на мне свет». Хочется подойти и сказать: «В этом театре такие капризы недопустимы».
У Алексея Алексеевича уже в который раз звонит телефон, он снимает, наконец, трубку: зовут на совещание. В этом сезоне театр планирует выпустить много спектаклей плюс осуществит переносы из филиала на Сретенке, но принимать макеты, эскизы и оформлять заявки будет Алексей Егоров.
От редакции: на момент подписания номера в печать Миндаугас Карбаускис заявил, что подает в отставку. О развитии событий редакция сообщит в следующем номере.