Это что-то равнинное

«Август. Графство Осейдж», Театр имени Маяковского Ирина АЛПАТОВА   Фразу о том, что она «подхватила нечто равнинное», произносит одна из героинь спектакля, объясняя нервическую безнадегу. По отношению же к театру и новорожденной постановке «равнинное» обретает несколько иной смысл.

По этой плоской и ничем не примечательной местности можно брести сколь угодно долго и в неизвестном направлении, не совершая крутых поворотов. Вершин не наблюдается, а поэтому и провалиться особо некуда.

«Август. Графство Осейдж» Трейси Леттса – пьеса из разряда модных и чрезвычайно востребованных. Но в Москве поставлена впервые. Правда, на прошлой «Золотой Маске» ее можно было увидеть в исполнении Омского театра драмы, на нынешней эстафету примет новосибирский «Глобус».

Очень, кстати, рекомендую – режиссеру Марату Гацалову удалось-таки подобрать ключи, чтобы открыть эту историю. Впрочем, для аналитических сравнений время еще настанет, сейчас не об этом. Хотя о поиске ключей сказать стоит. История Леттса столь многогранна, что к ней можно подойти хоть с бродвейско-глянцевых позиций, хоть с чеховских, хоть с о ниловских.

Можно преподнести зрителям темпераментно-психологический сюжет с выигрышными актерскими ролями, а можно окунуться в мрачную атмосферу исхода «захудалого рода». Да как угодно. Главное, понимать, куда и зачем движешься.

В Театре имени Маяковского случилась какая-то странная история с режиссерами. Вначале постановщиком был заявлен молодой латышский режиссер Гиртс Эцис, потом к работе над «Августом» по неведомым критике причинам подключился сам Миндаугас Карбаускис. В результате в афише стоят сразу два режиссерских имени. Наверное, так было надо, но почему-то вспоминается поговорка о семи няньках, у которых обычно вырастает дитя, не слишком ладно ориентирующееся во времени и пространстве. Все-таки когда ты сам рождаешь замысел и доводишь его до воплощения – это одно.

Любая же подобного рода «копродукция», наверное, неизбежно, настояна на компромиссах.

В общем, обещанный «Август», в силу разных причин ожидаемый с нетерпением, обернулся каким-то унылым октябрем с его дождливой монотонностью, сквозь которую изредка пробивается солнце, но уж слишком истово горячее, вызывающее у актеров истерические, надрывные всплески. Меж тем история Трейси Леттса, кажется, не столько нацелена на темпераментную декларативность, сколько уходят вглубь, внутрь, в какие-то корневые вещи.

Новый сюжет на вечную тему «отцов и детей», распада семейных связей все-таки органично вписан в душную, вязкую, тягучую атмосферу американской «глубинки», где «пропадают жизни» людей. Там отец на старости лет кончает жизнь самоубийством, мать ищет забытья в наркотических таблетках, одна из дочерей сходится с родным братом, сама о том не подозревая. И жутковатая атмосфера всеобщей «нелюбви», нахождения рядом, но не вместе, вселенская, в общем, тоска.

Здесь сам дом семейства Уэстонов, несчастливое родовое гнездо, кажется, должен играть самостоятельную и немаловажную роль, то втягивая в свою атмосферу его обитателей, то извергая. Но сочиненное с помощью трехмерных компьютерных ухищрений пространство Гинтса Габранса выглядит технологически продвинутым, но абсолютно лишенным индивидуальных примет. Там и сям, то в черно-белом, то в цветном варианте появляются комнаты, мансарды, ванная и прочее – необжитые, словно «гостевые». 

Соответственно этому и сама история переходит в какой-то абстрактный пласт, уместный где и когда угодно: от Швеции до Греции, от середины века минувшего до наших дней. Если, конечно, изъять из спектакля мобильники и планшеты, да современное музыкальное оформление Юлии Шумовой с музыкой Ника Кейва и группы Pink Floyd. Можно вспомнить хотя бы давние постановки Андрея Гончарова на этой сцене: «Кошку на раскаленной крыше» или спектакль «Она в отсутствии любви и смерти».

Ничего страшного, конечно, если не считать явного отсутствия современного сценического языка и временной пульсации.

Впрочем, важно еще одно. Сценические языковые поиски – это, конечно, здорово, но все же есть вещи, где по определению важна некая глубина, а не ее обозначение, где интереснее сам человек (актер или персонаж), чем выигрышная «роль». Где все же хочется ощутить некое непрерывное течение жизни, а не только оценить вполне качественную актерскую игру.

Но всего лишь игру, не выбивающуюся из четко ограниченных рамок конкретного спектакля, не наводящую мосты с какими-то личностными вещами, человеческими ощущениями.

В маяковском «Августе», кажется, точнее всех попадает в чаемую атмосферу Зоя Кайдановская – невзрачная старая дева Иви с ее мешковатыми платьями и органическим нежеланием подавать себя «крупным планом». К этому близок Игорь Марычев (Билл), играющий мужа другой дочери, Барбары– не повышающий тона, существующий в весьма определенном состоянии «отдаленной близости». А рядом – два явных бенефиса: Евгении Симоновой – Виолетты, матери семейства, и Анны Ардовой – Барбары. Замечательно исполненных, между прочим, на стыке искренности и комедиантства, с неожиданными перепадами интонаций.

Но, быть может, отчасти выпадающих из контекста «общей истории». Равно как и эпизодические персонажи Натальи Коренной (Карен), Дмитрия Прокофьева (Стив), Виталия Гребенникова («малыш Чарли»), которым в виду небольшого ролевого пространства очень хочется проявить себя поярче и погромче. Стоит ли уж говорить о том, что в изрядном количестве эпизодов приходилось наблюдать актеров, застывающих в ожидании своей реплики, вместо того, чтобы продолжать живой диалог, не всегда вербального свойства.

Творцы, впрочем, могут, конечно, обидеться на все эти критические придирки. Но к нынешней ситуации именно в этом театре хочется подходить без неуместных реверансов. Да, конечно, задача совмещения кассы и качества, уважения к труппе с традициями и собственного режиссерского дара оказалась для Миндаугаса Карбаускиса не из легких. Он пытается ее решить так, как считает нужным.

Но почему-то более всего ждешь его «Канта» в обновленном филиале, причем с определенной надеждой воспринять его прежнюю режиссерскую свободу и бескомпромиссность.