Юрий Симонов и Даниил Трифонов отметили 50-летие «Русской зимы»
16 декабря в Концертном зале Чайковского состоялся концерт-открытие проводимого в пятидесятый раз ежегодного фестиваля искусств «Русская зима». Вообще говоря, 50-летие этого фестиваля заслуживает гораздо большего внимания, нежели простая констатация факта, но, видимо, никакие традиции, пришедшие к нам из советского прошлого, нынешними идеологами от культуры не поощряются.
Поскольку в рамках фестиваля всегда предлагались недавно созданные музыкальные сочинения, а также малоизвестные произведения музыкального прошлого,
в концертную программу была включена Вторая симфония Франца Шмидта — австрийского композитора первой половины XX века.
Хотя симфония эта прозвучала во втором отделении концерта, я счёл нужным начать свой рассказ именно с неё, чтобы прояснить в связи с этим смысл некоторых музыкальных событий первого отделения.
Дирижёр Семен Бычков, который выбрал для исполнения и подготовил с оркестром Московской филармонии произведение Шмидта, заболел, вместе него весь концерт провёл руководитель коллектива Юрий Симонов.
Хотя большая часть публики пришла послушать выступление пианиста Даниила Трифонова, исполнявшего в первом отделении Второй фортепианный концерт Шопена,
героем вечера оказался не солист, а дирижёр, что было несколько неожиданно, ибо ничто не предвещало триумфа второго отделения концерта,
так как имя композитора — австрийца Франца Шмидта — мало кому хоть что-то говорило, поэтому многие слушатели не вернулись в зал после антракта. А зря!
Тем сильнее был восторг открытия творчества замечательного автора, что этого никто не ожидал.
Симфония громадна, но она захватывает и подавляет не только масштабами, но и гармонической сочностью, внятностью тематизма, полифоническими хитросплетениями, плотностью и многослойностью музыкальной ткани, богатством и феерической изобретательностью оркестровки, необычайной интенсивностью музыкального высказывания, хлещущей из неё жизнью и энергией, буйной стихийностью, напоминающей своей безудержностью, силой и размахом колоссальные природные явления.
Оркестр был великолепно подготовлен Бычковым к исполнению симфонии,
витиевато-сложные и виртуозные сольные инструментальные партии, разбросанные по всем оркестровым группам, были тщательно разучены и мастерски воплощены, поэтому Симонову удалось удачно воплотить эту вещь, иначе вечер пришлось бы отменять либо менять его программу.
Перед выступлением Юрий Симонов через микрофоны трансляции отправил в эфир пожелание здоровья дирижёру Бычкову, подчеркнув, что оркестр постарается выполнить свою задачу несмотря на его внезапную болезнь. И надо сказать, что
оркестр и Симонов выступили просто блестяще!
Если они хотели произвести фурор и ошеломить публику неизвестным замечательным сочинением, то результат превзошёл все ожидания: не оставляло ощущение, что во время звучания симфонии мы пережили возникновение и крушение миров, рождения и взрывы звёзд, бури и штили, потопы и засухи, дожив до формирования и расцвета могучей всепонимающей личности. В этих переживаниях и впрямь было нечто от вагнеровских, малеровских, скрябинских и штраусовских вселенских устремлений, порой запредельных и даже сверхчеловеческих эмоций.
Симфония произвела эффект разорвавшейся бомбы — по её окончании публика буквально бесновалась,
что весьма редко бывает при первом и неизбежно поверхностном знакомстве со сложнейшим и доселе не исполнявшимся в Москве произведением. Да иначе и быть не могло, если после выступления Трифонова публика осталась в зале с целью расслабленно послушать музычку какого-то неизвестного и, как она, видимо, полагала, второразрядного автора, а получила удар молнии в виде первоклассного высокопрофессионального сочинения, которое всех встряхнуло и ослепило.
Да, эта симфония тяжела для восприятия, но, если применить к ней слова Святослава Рихтера, сказанные им о Восьмой фортепианной сонате Прокофьева, она тяжела от богатства.
Нет сомнения, что при всей её необычности и нестандартности, если иметь в виду широкоизвестные образцы жанра,
Вторая симфония Шмидта может быть отнесена к эпохе музыкального «модерна»,
который в те годы успешно продолжал классико-романтические — в Германии и Австрии поствагнеровские — традиции, несмотря на угрожающе поднимавший свою голову разрушительный авангард.
Если бы только плодотворная музыкальная линия была продолжена!
Если бы не Вторая Мировая война! Первая Мировая всё же не столь упаднически сказалась на музыкальном искусстве, и оно воспрянуло духом по её окончании с преодолением эпидемий и разрухи, но
Вторая Мировая пресекла почти все линии преемственности, и после неё начался разгул авангардистского обскурантизма,
приведший к появлению так называемого «искусства звука», уже не имевшего ничего общего ни с музыкой, ни вообще с творчеством, зато отличавшегося изобретательством.
Впрочем, это уже совсем другая история, а симфония Шмидта вышла из той эпохи, которая ещё могла дать поразительные по своей художественной силе музыкальные всходы.
Мы должны быть благодарны Семёну Бычкову, Юрию Симонову и оркестру Московской филармонии за преподнесённый нам музыкальный подарок.
Однако отблеск — вернее, «предзвук» — грандиозности второго отделения, к сожалению, пал на первое, в котором исполнялось произведение не такое мощное, а посему требовавшее деликатного и тонкого подхода. Вообще говоря, я, как и большинство слушателей, пришёл послушать Даниила Трифонова, а попал фактически на триумф Юрия Симонова.
Тем не менее,
удачно исполненная симфония Шмидта сыграла злую шутку с Шопеном!
В первой части Второго фортепианного концерта никакой «хрустальности» и никакого «шопеновского» звука не получилось! Оркестр с самого начала подавал свою партию таким плотным массивом, словно это был Бетховен или даже Брамс! На сцене разместилось значительно больше полусотни струнников: первых, вторых скрипок и альтов было около 40, рядом 12 виолончелей и ещё 9 контрабасов!
Удивительно, о чём только думают наши исполнители, когда на довольно хрупкие вещи назначают столь чудовищные в количественном отношении составы? Оркестр нужно было, как минимум, уполовинить в части струнных.
В результате Трифонову пришлось существенно поднять динамику своей партии, чтобы перекрыть оркестр, а
когда Даниил форсирует, тембр его становится либо нейтрально-обобщённым, утрачивая характерность, либо и вовсе некрасивым.
В лучшем случае «как у всех», и именно так и получилось в первой части произведения.
Но, к счастью, во второй части шопеновского концерта Юрий Симонов, при подготовке к выступлению все силы бросивший на Шмидта, немного пришёл в себя, вслушался в музыку, вспомнил о её стилистике и уже не форсировал, и в этих условиях Трифонову удалось показать «свой» звук. Финал шопеновского концерта был подан солистом в преимущественно бравурной манере, что тоже допустимо лишь до известной степени, так как
виртуозничество вряд ли к лицу этому финалу, как и шопеновской музыке вообще.
Форсирование звука в первой части шопеновского концерта я объясняю «моральным давлением» ожидаемого второго отделения, в котором чуть позже была исполнена мощная симфония Шмидта. Видимо, Симонов именно её считал ядром вечера — и именно так и было!
Симфония по впечатлению перевесила всё, даже трифоновские бисы (на бис пианистом были сыграны «Alborada del gracioso» Равеля и «Сказка» Метнера), которые традиционно получились более интересными, чем сочинение основной программы: в них была и красочность, и тембровое своеобразие, и замечательные темповые и динамические оттенки.
Но я предпочёл бы всё это услышать в Шопене! Этот случай напомнил мне недавнее выступление Николая Хозяинова с Третьим фортепианным концертом Рахманинова в качестве основного сочинения и «Свадьбой Фигаро» Моцарта-Листа-Бузони в качестве биса! Тогда Лист перекрыл Рахманинова, а у Трифонова бисы перекрыли Шопена.
Считаю, что солист должен творчески выкладываться в сочинениях основной программы, а не приберегать силы и краски лишь для бисов. Я остался крайне недоволен этими поступками обоих наших «молодых дарований».
О да, бисы удались, но не ради одних лишь бисов мы ходим в концерты, не правда ли? Быть может, бисы солистов нужно официально запретить в больших московских залах после выступления с оркестром?
Давайте считать, что в присутствии молчащего оркестра бисировать «не принято».
В прошлые времена на протяжении многих лет встречались единичные случаи игры солистов на бис после исполнения ими произведений с оркестром. Помню, Эмиль Гилельс играл в Москве бисы после концерта Сен-Санса, но это было очень органично и не повредило ни фортепианному концерту, ни самим бисам, ни дальнейшей программе. В частности, Эмиль Григорьевич сыграл на бис «В лодке» Дебюсси, а далее последовало оркестровое «Море» Дебюсси!
Но большой мастер знает, как можно деликатно включить бисы в ткань концертного целого.
Питер Донохоу тоже играл в Москве на бис после концертов Рахманинова, но он бисировал Рахманиновым, причём, завершающий бис был сыгран с оркестром (мажорная вариация из «Рапсодии на тему Паганини»). Иначе говоря, в бисах должна быть какая-то логика, а не просто игра «ради галочки».
По окончании второго отделения оркестр тоже сыграл на бис фрагменты из готовящейся программы следующего сезона: коллектив Юрия Симонова будет исполнять все «Венгерские танцы» Брамса.
На бис прозвучали не самые популярные танцы, которые оттенили грандиозность и мощь Второй симфонии Шмидта.