«Меня знала вся дивизия…»
Артисты-фронтовики вспоминают свою военную молодость Кристина Тихонова, Виктория Тамразова, Людмила Фрейдлин, Мария Рябцева, Ирина Акишина, Владимир Сергеев, Юлия Генделева На это чудо приходят посмотреть зрители: на столичных подмостках играют (и как!) артисты, участвовавшие в военных действиях.
В их числе – Владимир Зельдин, Владимир Этуш, Геннадий Печников, Элина Быстрицкая, Ирина Карташева, Николай Пастухов, Александр Петров… Однако фронтовики есть и в регионах. В преддверии Дня Победы «Театрал» пообщался с артистами, чье творчество всегда было в тени и не известно столичному зрителю. Вениамин Панов, актер Тюменского драматического театра (89 лет):
– С декабря 1940 года в моей школе в Новосибирске, где я оканчивал 10-й класс, ввели нормы ГТО, стали учить азам противовоздушной обороны. Все понимали – будет война. И даже после выпускного бала нас отправили на срочные военные сборы. Вернулись мы накануне 22 июня, а на следующий день встретились с друзьями – сидели во дворе, дурачились. Сестра Маруся готовила обед на всю компанию.
В доме была открыта дверь, и вдруг сестра закричала: «Ребята, тихо! Молотов говорит». Мы подбежали и услышали те самые страшные слова: «Сегодня, в четыре часа утра…» Война.
Все ребята кинулись в военкоматы. Стояли огромные очереди. Но брали не всех.
Меня, например, не взяли, поскольку не исполнилось еще 18 лет.
В начале июля 1941 года за мной и сестрой приехала мама и забрала нас домой (село Инкино Томской области). Дома каждый день проводы. Гармошка играет. Все пляшут, поют и плачут. И слышно только: «Мы победим.
Мы вернемся». Почти никто не вернулся.
По ночам местные жители дежурили в сельсовете. Ждали сообщений. На одном из моих дежурств в сводках я услышал, что немцы захватили пионерский лагерь и расстреляли всех детишек. И расставили их по всему лагерю – как будто дети сидят, играют, загорают.
А потом на фоне этих ребятишек они фотографировались. Это страшно, очень страшно.
Я продолжал проситься на фронт – не брали. Казалось, будто предаю Родину. Зимой 1942 года я организовал в селе драмкружок – ставил спектакли, а собранные средства шли в «Фонд обороны».
Люди несли ценные вещи, деньги, одежду теплую для солдат.
Лишь в июле 1942 года я получил повестку и уехал в Новосибирск в военкомат, а оттуда меня распределили в Минусинск – обучали в военном училище 9 месяцев, после чего я оказался в Рязани, где мне поручили… готовить к боевым действиям новобранцев. Ни я, ни мои товарищи заниматься этим не хотели – считали постыдным, и поэтому после очередного выпуска солдат устроили забастовку – требовали, чтобы нас отправили на передовую. Потом еще было множество скитаний – попал я на Кавказ в автомобильный полк. А домой вернулся только в 1946 году.
Один из немногих жителей нашего села.
Александра Жигалова, актриса Оренбургского драматического театра имени Горького (84 года):
– Немцы с музыкой входили в наш город, а мы сидели на заборе и наблюдали, до сих пор помню ту немецкую песню. Во все дома немцы на постой устраивались. У нас их было очень много, и у всех были фотографии жен, детей, матерей. А первым делом фашисты поставили на главной площади города виселицу. Нас же, мирных жителей, постоянно сгоняли туда смотреть на эти казни.
На месяц нас освобождали русские солдаты, но потом опять началось контрнаступление немцев. Это был кромешный ад, и я была в нем.
Началась сильная стрельба, пулеметные очереди… Небо – черное от немецких самолетов. Мы с мамой укрылись у дедушки в деревне. Не шли туда, а буквально ползли. От города камня на камне не осталось, наш дом развалился, как карточный. До 1943 года жили у дедушки.
А отец в это время, оказывается, совсем рядом, на Курской дуге, воевал. Когда наши войска начали наступление – земля вся горела от взрывов, стрельбы, атак… Чудом мы пережили то время. В конце 1943 года вернулись в Белгород.
Мама с дедушкой на развалинах нашего дома стали делать какую-то времянку, худо-бедно обустроились. Но какое было счастье, когда однажды открылась дверь и на пороге стоял отец! В шинели, с вещевым мешком, живой!
От волнения мама упала в обморок.
На руинах города целыми остались лишь театр и здание старинного собора. Мы с девчонками-десятиклассницами увидели объявление о наборе во вспомогательный состав, решили попробовать. Так сразу после войны и начался мой актерский путь.
Анна Покидченко, актриса новосибирского театра «Красный факел» (87 лет):
– 22 июня с утра все было, как обычно. Из репродуктора лилась музыка, доносились воскресные передачи. Только к полудню Молотов объявил по радио о войне. Не успел он договорить, как люди побежали в магазины.
А мы были молоды, нам все было нипочем.
Мы жили тогда в Ростове-на-Дону. Еще 21-го числа мы сговорились, что завтра на танцплощадку пойдем, и пошли. Война – не повод танцы отменять.
Было весело, много смеялись. Помню все так хорошо – летний теплый вечер. Даже запахи помню.
Я тогда одолжила у подруги Веры туфли, своих у меня не было. Через месяц она принесла мне эти туфли и лучшее свое платье. На фронт уходила. Сказала, что ей пока крепдешиновое не пригодится.
Никогда больше не пригодилось. Вера погибла в ноябре 1941 года.
Я уехала в эвакуацию в Среднюю Азию. Но перед тем как пойти на вокзал и сесть в набитый эшелон, я почему-то зашла проститься со зданием театра, который так любила в детстве. Театр был пуст, там гулял ветер, повсюду была разруха, ведь даже бордовый плюшевый занавес артисты увезли с собой в эвакуацию. Наверное, так спасают знамя полка.
Позже из этого занавеса мне сшили пальто. Меня дразнили: «Артистка из погорелого театра». Пальто из театрального занавеса – это судьба. Отлично помню, как бежали мы с мамой из города… Знакомый полковник сказал, что немцы скоро придут, надо уходить, но мы оставались до последнего часа из-за дедушки.
Мы так и не смогли уговорить его уехать. Он был глубоко верующим человеком, у него хранилось в комнате столько икон… Он никак не соглашался их бросить. Мы уехали в Алма-Ату и места себе не находили от беспокойства. Но все же он погиб под бомбежкой…
Софья Аверичева, актриса Ярославского театра имени Волкова (98 лет):
– Еще до войны я записалась на курсы водителей. По морозным трассам водила грузовики по маршруту Невер – Алдан. Для рабочих приисков на зимовках устраивались спектакли.
Я артистов привезу, машину поставлю – и за кулисы. Наблюдаю. А раз случилось, исполнительница главной роли заболела. Как отменить спектакль, когда рабочие через снежные заносы до зимовки ради него шли? Упросила, чтобы меня на сцену выпустили.
Так начинался мой актерский путь.
Однажды одна актриса гадала мне по руке. «Да у тебя марсово поле!» – удивилась она. А это означает военную карьеру. И как в воду глядела… Как только началась война, я пошла в народное ополчение.
Меня готовили для работы в подполье, ежедневно со мной занималась немецким языком эвакуированная из Ленинграда фрау Ольга.
На фронт меня брать не хотели. Еще бы, пришла в военкомат эдакой «фуфырой» – с накрашенными, удлиненными воском ресницами, со взбитой прической, да еще просилась, чтобы военком меня раньше других принял – на репетицию в театр, дескать, опаздываю. «А вам что, барышня?» – устало спросил он. «На фронт хочу добровольцем». – «Военная специальность есть?» – «До войны я шофером была». –
«Придется переучиться на мотоциклиста».
В считанные дни я освоила мотоцикл и стала бойцом отдельной 225-й разведроты, с которой прошла до самого победного конца.
Когда уходили в глубокий тыл к немцам, написали заявления: «В случае моей смерти прошу считать меня коммунистом». А когда вернулись, нас сразу же приняли в партию. Что это для нас тогда значило, вы теперь не представляете…
Меня знала вся дивизия. «Это наша Соня», – так ласково говорили обо мне.
После победы вернулась в театр. Но актерская карьера складывалась не так, как хотелось бы. Меня как актрису как-то забывают, все говорят обо мне как о фронтовичке. Я ведь была и актрисой!
Получается, что моя военная биография перевесила актерскую. Почему так сложилось? Трудный вопрос.
Когда я вернулась с фронта, каблуки надела, вышла на сцену, а подмостков не чувствую… Мне нужен был хороший режиссер.
Михаил Бушнов, актер Ростовского театра драмы имени Горького (89 лет):
– Меня призвали в 1942 году – 18-летним рядовым в пехоту. Первое, куда я попал, – Миус-фронт в той части, что проходила у донских сел Покровское, Куйбышево. Что мне помнится о том периоде больше всего? Количество наших погибших… Высоты занимали немцы. Нас было видно как на ладони.
У немцев были длинные гранаты с деревянной ручкой – они скатывали их вниз… И все равно мы брали эти высоты, потом немцы нас сбрасывали, а мы снова их занимали! Не забуду и наших женщин из авиационного полка, по ночам подлетавших на «кукурузниках» близко к земле, выключавших моторы и практически руками бросавших бомбы. А немцы ловили их прожекторами и начинали поливать из пулеметов.
И эти очереди пуль искривлялись, как поток воды. Мы внизу, сидя в окопах, молились: «Господи, Господи, пусть она вырвется из их лап!» А девчонки горели в этих своих деревянных, почти картонных «кукурузниках»…
В 1943-м году мы наконец-то прорвали фронт и «покатились» по Украине. Так я оказался у Перекопа – Перекопского вала, построенного на 8-километровом перешейке на севере Крымского полуострова. И на этом рубеже наш 1273-й полк застрял с октября 1943-го по апрель 1944-го года… То было очень сложное время. Мы спустились под землю – вырыли окопы, землянки, днем нельзя было показать даже краешек фуражки, каски, иначе тебя «снимали» немецкие снайперы. Пищу нам привозили раз в сутки – ночью.
А еще однажды за те 6 месяцев нам устроили баню. Была вырыта яма. Каким-то образом из Каркинитского залива доставили воду, вылили ее в яму.
И я прекрасно помню ту воду – она была темно-коричневой, почти черной, но это была вода!..
9 мая 1944-го мы взяли Севастополь. Впоследствии не раз слышал выражение «подручные средства». Я знаю, что это такое. Нам надо было переплыть тамошнюю Северную бухту и захватить фашистский плацдарм.
Немцы подожгли нефтеналивное судно, нефть разлилась по воде и горела. Нам дали приказ: «Переплыть на подручных средствах». Кто-то плыл на бревне, а лично я переправлялся в гробу: на берегу у немцев осталась мастерская по изготовлению гробов для своих погибших.
Плацдарм мы захватили. За действия в тот день я и получил орден Красной Звезды. А еще именно на войне, выступая в полковой и дивизионной самодеятельности, я понял: моя миссия – удовлетворить ожидание этих сотен солдатских глаз. Там окрепло мое желание стать актером. В 1947 году я поступил в Щукинское театральное училище и жил в общежитии в одной комнате с Мишей Ульяновым.
Сколько раз предлагали остаться в Вахтанговском театре, но я отчего-то выбрал Ростов.
Варвара Шурховецкая, в годы войны – актриса Театра Красной армии Северо-Кавказского военного округа (99 лет):
– Недавно мне позвонили из поликлиники: «Варвара Ивановна, вам ведь 99 лет, почему не вызываете врача?». Я говорю: «Девочки, ничего не беспокоит». Видимо, характер у меня такой.
Привыкла сама все беды решать.
В Театре Красной армии я служила с 1935 по 1948 год. Все пути-дорожки мои проходили рядом с солдатами, а после спектакля – в госпиталь. Там не спрашивали, какая у тебя профессия.
Раз пришел – делай, что нужно. И я, отыграв спектакли, ночью ходила мыть горшки.
Но разве это были трудности! Настоящие тяготы начались в 41-м. Хотели всей труппой на фронт уйти, но в политуправлении нам сказали: «Воевать другие будут, а ваше дело – вдохновлять солдат». И пошла жизнь на колесах, выступления в прифронтовой полосе, на автомобильных кузовах, лесных полянах, в госпиталях. Объездили Кавминводы, Чечено-Ингушетию.
Приехали в Кизляр – все дома в копоти (здесь документы жгли). В клубе ни души. Отыскался какой-то небольшой начальник. «Какой театр? – удивился он. – Город ушел.
Немцы надвигаются». В Гудермесе взорван мост – в ту сторону не проехать. Отправили театр в Астрахань. Ехали неделю под сплошной бомбежкой.
Воду брали где придется, и все заболели малярией.
До Гурьева добирались на барже. Тут у одной актрисы роды начались. Я младенца и принимала.
Наконец, театр передали Южноуральскому военному округу. В Чкалов ехали в товарном эшелоне. Мы были легко одеты, а город встретил нас вьюгой.
По плану должны были выступить в летной части. Попали в буран, водитель полтора часа блукал, пока не выехал к ледяному дворцу. Это был неотапливаемый, покрытый льдом Дом Красной армии.
С меня снимали резиновые сапоги вместе с примерзшей к ним кожей.
Через несколько дней нам разрешили потеплее одеваться на сцене. На дворе стоял ноябрь 42-го года. И опять переезды. Всюду – рядом с армией.
В палатах госпиталей сдвигали столы, связывали ножки веревкой, составляли помост и на нем играли спектакли.
Елена Аросева, актриса Омского театра драмы (89 лет):
– В юности я страшно любила актрису Марию Бабанову, поэтому и поступать решила в студию при Театре Революции (ныне Театр Маяковского). Занятия начались накануне войны, в 1941 году. Я успела даже сыграть пажа в спектакле «Собака на сене» и носила на сцене шлейф за Бабановой.
Но война нарушила все дальнейшие планы. Театр эвакуировали, и я помню, как Бабанова на вокзале декламировала строки из этого спектакля: «Я уезжаю в дальний путь, а сердце с вами остается…»
Я в эвакуацию не собиралась – осталась в Москве с младшей сестрой Олей (наша мама с новым мужем уехала в эвакуацию, а старшая сестра Наталья служила переводчиком в штабе Черняховского). И с Олей мы все время держались вместе. Она ездила со мной в Орловскую область рыть окопы, сдавала кровь, собирала вещи для фронта. По возрасту ей не полагалось еще в этом участвовать – в особенности кровь сдавать никто бы не позволил.
Но она показывала комиссии мой паспорт и таким образом тоже помогала бойцам. А вскоре она поступила в цирковое училище, потом перевелась в театральное и к окончанию войны стала артисткой.
Игорь Румянцев (90 лет), актер Русского театра драмы (Петрозаводск): — Мои родители Михаил Федорович Румянцев и Мария Ивановна Гундарева служили в Нижегородском военном театре; в Нижнем я и родился. Когда началась война, мы жили в Сталинске (прежнее название Новокузнецка). В сентябре 1941 года родители переехали вместе с театром в Ленинск-Кузнецкий, где я и закончил школу. Во время войны было такое перемещение театров: из Москвы, Ленинграда и других крупных городов эвакуировали в Сибирь. И вот Ленинградскому театру имени Пушкина отдали здание новосибирского театра «Красный факел», а новосибирцам отдали нашу сценическую площадку.
В связи с моим врожденным пороком сердца в военкомат меня вызвали лишь в 1942-м после 10 класса, а некоторых моих одноклассников призвали из 9-го класса.
Направили меня в Томск, в Тульское оружейно-техническое училище, а после перевели в числе других 30 курсантов в Ленинградское артиллерийско-зенитное училище, находившееся также в Томске. И уже в 1943-м в звании младшего лейтенанта я отбыл сначала в Москву, а после в расположение Юго-Западного фронта, который участвовал вместе с Центральным и Южным фронтами в освобождении Левобережной Украины и Донбасса. С августа началось масштабное наступление наших войск и битва за Днепр.
21 сентября освободили от фашистов Чернигов, что стало очень важным событием, потому что город был превращен ими в стратегический пункт обороны по всей Десне (а при отступлении они превратили город в руины, взрывали и школы, и музеи, и храмы).
Чтобы удержать Чернигов и защищать его от вражеской авиации, оставили наш полк. Отдельные дивизионы были разбросаны по разным пунктам, а моя зенитная часть стояла под Черниговом на обороне мостов. Рядом расположилась женская батарея мелкокалиберных пушек, и мы видели, как порою на войне девушки остаются самими собой – реагируют на что-то, как характерно для женщины. Бывало во время артналёта караульная, стоявшая на сторожевой вышке, вместо короткого по уставу предупреждения «воздух», кричала протяжно: «Девоньки, воздух!»
Запоминаются часто какие-то бытовые проявления, например, обращаешь внимание на то, как ведут себя солдаты и офицеры в минуты затишья, какие у них интересы, манеры. Так выбираешь тех, кто близок тебе по духу. Особенно я дружил с Олегом Владимировичем Поповым, начальником артснабжения.
Потомственный ленинградец, справедливый и начитанный человек. Он набил физиономию одному из начальников, хамски ведущему себя, и его разжаловали из капитанов в старшие лейтенанты.
В память врезались такие страшные вещи, как бесчинства бандеровцев. Я ездил в отдаленные дивизионы, координировал их и выполнял приказы командования. И видел, насколько разорена оккупантами и их пособниками черниговщина. Десятки сожженных населенных пунктов, тысячи расстрелянных и закопанных живьем… Однажды сидел на промежуточном полустанке рядом с незнакомым полковником, ждал поезд.
Смеркалось, и я задремал. Проснулся оттого, что полковник громко ахнул и содрогнулся. Смотрю, – у него нож в спине. А убийца растворился в темноте и толчее.
Убили человека просто так… Видимо, из двух офицеров выбрали не меня, а его из-за весомой разницы в звании.
После Победы меня направили в Белоруссию, в Жлобин. Долго не отпускали, и предлагали остаться на военной службе, но я ради демобилизации отказался от очередной звездочки на погонах. Вернулся к родителям в Сталинск. В театре познакомился с актрисой, окончившей Ленинградский театральный институт, и советовавшей мне поступать именно туда.
В Ленинграде был самый лучший на тот момент учебный курс сценического движения и фехтования, который разработал и преподавал известнейший театральный педагог, чемпионом Ленинграда по рапире Иван Эдмундович Кох. А я был увлечён фехтованием. И потом неоднократно играл в так называемых «спектаклях плаща и шпаги».
Поступил в театральный в 1947-м. Через год институту присвоили имя драматурга Островского, а впоследствии он уже носил название ЛГИТМик. После выпуска меня пригласил в Мурманск Исай Борисович Шойхет, главный режиссер Театра Северного флота (тогда театр покинул Михаил Пуговкин – «Т»). Потом я играл и в Могилевском драмтеатре, и в Вологодском областном, и в Норильском заполярном театре драмы.
Но основная моя театральная жизнь связанна с Русским театром драмы Республики Карелия.
В Петрозаводске выросли две мои дочери, здесь я проводил в последний путь супругу Виолу Генриховну Мальми (была актрисой и балетмейстером, руководила фольклорными ансамблями).