«Мы верили, что победим»

В преддверии Дня Победы артисты-фронтовики рассказали «Новым Известиям» о своей работе во время войны Лариса КАНЕВСКАЯ, Татьяна СОХАРЕВА, Виктор БОРЗЕНКО   Спустя несколько десятилетий отзвуки войны по-прежнему слышны в словах всех, кому было суждено пережить те страшные годы. В их числе и артисты-фронтовики, которые по сей день работают на сцене.

У этого долгожительства есть очевидная причина: они не только выстояли в страшных условиях войны, но и научились выживать при любых обстоятельствах – обрели ту стальную закалку, которая и сегодня отличает их актерское мастерство. В Театре Вахтангова говорят, что когда Владимир ЭТУШ выходит на сцену – у молодых артистов спина становится ровнее.

Военная выправка, строгость к себе и партнерам, внимание к мельчайшим деталям остались у него с тех времен, когда он, будучи офицером, защищал родину, ходил в разведку, сражался на горных перевалах Кавказа, освобождал южные города и Украину от фашистских захватчиков. О фронтовых подвигах Владимира Этуша «Новые Известия» рассказывали не раз: в студенческие годы он оставил театр, хотя ему полагалась бронь. Однажды, стоя в массовке, увидел полупустой зал и понял: «Не время сейчас играть, мое место на фронте».

Прошел войну от офицера до помощника начальника штаба полка. В 1943 году был тяжело ранен, но, к счастью, остался жив и вернулся в Театральное училище, а спустя несколько лет стал в Театре Вахтангова одним из ведущих актеров.

«Фашист позвал внучку на крыльцо»

Татьяна ПАНКОВА, актриса Малого театра. В годы войны была в эвакуации в Челябинске вместе с Училищем имени Щепкина. Там же, будучи студенткой, вышла на профессиональную сцену в роли бабы Василисы в спектакле «Отечественная война 1812 года»:

– Когда был организован фронтовой филиал Малого театра, я с бригадой объездила все фронты. Выступала в частях действующей армии по семь-восемь часов в день, порой в семистах метрах от фашистов, под открытым небом… Был случай, когда мы играли спектакль для одного человека, который должен был утром штурмовать вражеские самолеты. Ему было поручено опасное задание, мы об этом знали и играли на пределе сил – всячески старались его отвлечь. Напряжение было такое, будто перед нами полный зал.

Утром этот человек улетел на задание, и в тот же день нам сообщили, что он погиб. Не могу описать эту боль, мы ревели со страшной силой…

В 1943 году наша бригада вошла в освобожденную Полтаву. Еще вчера здесь были фашисты, сегодня – догорали дома, но жизнь возобновилась. Люди шли на рынок или навестить родственников. Помню, мы с Михаилом Царевым шли по центральной улице и вдруг к нам подходит измученная старуха. «Ой, родненькие мои, – запричитала она. – Скажите, но ведь не виновата же я, что внучку свою не сберегла…» Мы с Царевым не знали, что ответить. Остановились молча, а она стала рассказывать, как при оккупации в квартире поселился немец.

Он никого не трогал, да и они относились к нему спокойно и даже пару раз угостили похлебкой. Когда фашисты отступали, был отдан приказ никого не оставлять в живых. На глазах у бабушки фашист позвал внучку на крыльцо.

Он не держался за пистолет, но внучка обо всем догадалась – упала в ноги, щекой прижалась к голенищу сапога и замерла. Тогда немец побледнел, закурил и отшвырнул портсигар в сторону. Девочка бросилась за портсигаром, чтобы как собачонка принести ему.

Но он выстрелил ей в спину на глазах у несчастной старухи. Она ждала от нас с Царевым утешения, повторяя: «Все меня попрекают, почему я этого не предусмотрела. Но разве я могла такого ожидать? Он же белые перчатки носил…»

«Представляю тот ужас, который пережила мама»

Анатолий АДОСКИН, артист Театра имени Моссовета с 1943 года:

– Первые два года войны я работал на Втором часовом заводе (мне было 14–15 лет), который также был переориентирован на военное производство. Я работал по ночам в сборочном цеху, где изготовляли взрыватели для мин. В Москве стало очень страшно, когда начались бомбежки, и мой папа решил отправить нас и семью своего брата, который сидел в лагерях как враг народа, в деревню недалеко от Мичуринска.

Там я оказался самым старшим из мужчин, остальные – дети и бабушки. Поселились мы у какого-то деда-кулака, который сразу стал говорить, что, если придут немцы, он нас сразу сдаст (а мой отец – еврей). Через две недели пешком, чуть ли не по рельсам, из Москвы пришла мама, уговорила начальника станции, и мы всей семьей смогли загрузиться в последний вагон последнего эшелона, уходящего глубоко в тыл. В этом страшно переполненном вагоне нам досталась одна полка на всю семью, но это было счастье. На остановках можно было выйти, и нам давали хлеб, не спрашивая никаких документов, просто как беженцам.

На одной станции я пошел с чайником за кипятком – нужно было пройти к зданию вокзала, то есть преодолеть половину длиннющего состава. Набрал кипятка, и вдруг поезд тронулся. Можно было тут же вскочить на подножку ближайшего вагона. Но я знал, что мама стоит и меня высматривает, еще испугается, что я не сел, и спрыгнет, поэтому я ринулся к маме в последний вагон. А поезд идет все быстрее, я стал цепляться за проходящие мимо вагоны и срываться на глазах у мамы.

На мое счастье, какой-то человек, сидящий на подножке вагона, меня вытащил. Представляю тот ужас, который пережила мама.

В 1943 году меня приняли в драматическую студию Театра имени Моссовета под руководством Юрия Завадского. Первой моей ролью на сцене театра стала роль молодого немецкого офицера в спектакле «Встреча в темноте». По сюжету немцы собирают чемоданы и бегут из штаба, мой герой выскакивает последним, и в это время в штаб врывается советский боец. Немец бежит, боец стреляет, враг падает, занавес закрывается. А тогда выстрелы в театре делались так: молотком лупили по холостому патрону.

Это часто не срабатывало. Вот я бегу, боец стреляет, а выстрела нет, я бегу второй круг, он опять стреляет, и снова не срабатывает, тогда я кричу шепотом: «Андрюша, дави меня», – он кидается на меня, и в этот момент раздается выстрел.

«Было единение людей искусства и фронта»

Геннадий ПЕЧНИКОВ, актер РАМТа:

– Я всю войну провел в Москве, поскольку верил, что мы победим, а война – это временное явление. Сама жизнь во время войны была такова, что сомнений в нашей победе не возникало. Мы были едины духом и укладом жизни.

Я тогда жил на Солянке. Мне сказали, что по этой улице шли войска Дмитрия Донского на Куликово поле. Это страшно вдохновляло, я думал: «Здесь же Донской проходил, разве мы не победим?» Когда началась война, поступило распоряжение: сохранить школы. И мне сказали: «Иди, оканчивай десятый класс».

Я отлично помню свои ощущения: раз отправляют учиться, значит, все не так плохо. От подобных действий укреплялось осознание: я верил, что победа не за горами. Хотя мы знали, конечно, что Гитлер хочет сделать из России житницу, а Москву и Ленинград стереть с лица земли.

Для нас тогда был создан учебный комбинат, потому что в помещениях школы разместились госпитали и воинские части. А преподавали у нас не только школьные учителя, но и университетские профессора, которые остались без работы. Многие институты, как, кстати, и театры, были эвакуированы. МХАТ, например, был эвакуирован сначала в Нальчик, а потом, когда немцы стали продвигаться к Кавказу, переехал в Тбилиси.

Там, в Тбилиси, Немирович-Данченко познакомился с Товстоноговым.

Самое интересное, что у меня в годы войны совсем не было страха. Во-первых, была юность, был азарт. Во-вторых, нам, мальчишкам, было ужасно интересно наблюдать за происходящим.

Москва фактически была линией фронта. Во время войны я поступил в московский Дом пионеров. Это была высокая культура! Мы с труппой выезжали на Калининский фронт, ходили в воинские части.

Тогда Дом пионеров взял шефство над дорожными войсками. Мне потом дали значок «Ветеран дорожных войск Советского Союза» – я очень горжусь им. А когда стал печататься «Василий Теркин» Твардовского, я понял, что это произведение про нас. Теперь я всю жизнь читаю «Теркина» и студентам своим преподаю.

О награде: «Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль. На медаль.

И то не к спеху. Вот закончили б войну…» Все слова, написанные Твардовским, абсолютно точно выражают духовную жизнь и позицию советского человека. Было такое единение людей искусства и фронта, что мы тоже чувствовали себя активными участниками войны.

«Недобитые фашисты стали стрелять по динамикам»

Василий ШКИЛЬ, заведующий музыкальной частью театра «Ленком». Был призван на фронт в составе ансамбля песни и пляски. Работу артиста совмещал со службой в войсках связи и артиллерии. Участник Сталинградской битвы:

– Поселили меня в землянке с одним военным – я тогда сразу и не разобрался, солдат он или офицер. Проходят дни, друг друга ни о чем не спрашиваем. Вдруг он говорит: «А ты «Вратаря» видел?» Кто же из тогдашних мальчишек не видел этот фильм – мы по двадцать раз смотрели, с уроков сбегали, чтобы взглянуть на артиста Григория Плужника. Оказалось, что с Плужником меня и поселили – я его совсем не узнал.

Он был младшим лейтенантом, а я – солдатом. Нам тогда по двадцать лет было, еще те вояки… Потом наши пути с Плужником разошлись.

День Победы наши части встретили в Берлине – там были и Тихон Хренников, и Матвей Блантер, и множество писателей. Я же попал в рейхстаг с музыкантами. Когда брали рейхстаг, так захотелось всем вместе спеть – мы и заорали в микрофон на весь Берлин первое, что пришло в голову: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…» Тут ко мне (а я был с баяном) подбежал какой-то солдат и, размахивая руками, закричал, чтоб немедленно прекратили, потому что недобитые фашисты стали стрелять по динамикам.

Вот так мы встретили этот день.

«Спирт на баб не полагался»

Кира ГОЛОВКО, актриса МХТ имени Чехова:

– В 1942 году МХАТ находился в эвакуации в Саратове, а в июле, когда начались бомбардировки, Алла Константиновна Тарасова всех взбудоражила и добилась, чтобы МХАТ покинул город. Нам выписали билеты на пароход, и мы со своими пожитками потащились к набережной. На палубе всех встречал актер Сергей Блинников с огромным чайником в руках, из которого наливал спирт.

Я тоже протянула кружечку, но вдруг он хлопнул меня по руке и сказал: «Пошла вон, идиотка». У меня брызнули слезы, а потом я поняла, что спирт на баб не полагался, поскольку его с трудом хватало на мужиков. Иван Михайлович Москвин (он тогда руководил театром), заметив, что Блинников разливает горячительное, был в гневе, потому что с утра и без того от многих артистов пахло выпивкой. Один из рабочих сцены, побоявшись вступать в конфликт с руководством, схватил чайник и побежал с ним по палубе к каютам, но Москвин его окликнул: «А ну-ка стой, вернись».

Тот остановился, и тогда к чайнику подбежал Блинников со словами: «Иван Михайлович, вы напрасно нервничаете, это же вода». Открыл рот, выпил все содержимое, утерся и сказал: «Чего ты испугался, дурачок? Говорю же – вода».

Эту историю потом долго пересказывали – провести Москвина на глазах у всей труппы не удавалось еще никому.