«На сцене мы делаем моду»

«Делаешь ли ты спектакль про Бориса Годунова, Екатерину Великую или мифических персонажей, ты все равно должен делать моду. И найти возможность, чтобы сегодняшний зритель, сидящий в зале, мог на себя это прикинуть», – считает художник Павел КАПЛЕВИЧ. Екатерина Васенина   Между сценой и залом давно существует закономерная интрига. С одной стороны, в сценических костюмах отражается мода, с другой – эту моду как в зеркале представляют публике.

Труднее всего с костюмами былых времен, которые, казалось бы, ничего общего не имеют с современными. Однако художник Павел Каплевич нашел здесь особый ход и пошел вопреки устоявшимся традициям, связав историю и высокую моду. О том, какие трудности подстерегают художника на этом пути, Павел Каплевич рассказал «Театралу»: – Театр должен быть модным, тогда зрителю легче соотносить себя с героями, легче их актуализировать. Сценический сюжет не становится буквально историей из нашей жизни, но зрители все равно начинают больше ему доверять благодаря осовремененным костюмам.

И ничего плохого нет в том, если зритель смотрит на сцену как на витрину: через костюмы он должен почувствовать с героями что-то общее.

Сейчас я делаю декорации и костюмы к огромному «Борису Годунову» в Самарском театре оперы и балета. Полтысячи костюмов, девять смен декораций – огромный масштаб, хватит на десять обычных спектаклей. А так как я еще делаю ткани для спектакля, то практически каждый сантиметр проходит через твои руки.

По тканям у меня большое многопрофильное производство, где есть все, начиная от работы над дизайном и заканчивая собственно производством ткани.

Цветовые гаммы для своих тканей я собираю по всему миру. Понравилась фактура и цвет сгнившей древесной коры – фотографирую и подкладываю в слой гобелена для сценического задника в «Годунове». Это мой метод работы: фотографировать понравившуюся вещь и работать с ней в компьютере. Потом она становится рисунком или фактурой. Создавая ткани, легче создать свой мир, который, с одной стороны, актуальный, а с другой – авторский.

Может получиться от пяти и больше слоев одной фактуры. Для «Годунова» мы на компьютерах добиваемся в процессе наслаивания ухода от яркости, чтобы получить ощущение старого гобелена, фактуру состаренного серебряного шитья.

«Я болен улицей»

– Какое отношение это имеет к взаимосвязи театра и моды? Гобелен – это то, что у нас в обиходе. С одной стороны, глядя на него, ныряешь в старину, а с другой – не патриархальной Русью тебя заморачивают, а дают ее уже отрефлексированную, что вызывает доверие.

Вообще для театра я носитель инфекции всех мод, в том числе уличных, всех историй, которые попадаются мне на глаза. В какой степени я болен улицей, в той степени улица оказывается на сцене. Своих учеников отправляю на вокзалы наблюдать за бомжами и фотографировать их, – бомж всегда живописен и естественен. Как он одежду вынашивает, как ее отфактуривает! Одна фактура органически соединяется с другой.

Проблемы температурного режима решаются наикратчайшим путем: если холодно, ноги оборачиваются газетами. В «Борисе Годунове» этот образ в изображении нищих используется конкретно, но вообще все мои наблюдения за жизнью претворяются в театре. И это часто для меня важнее просматривания энциклопедического материала, к которому я тоже стараюсь относиться через улицу, чтобы быть понятным.

Чтобы была не просто боярская тафья шапка, а мотивированная вещь. И по фактуре костюмов понятно, что мы делаем моду.

Иконография времен Бориса Годунова дошла до нас в основном итальянская и греческая. Из нее мы знаем, что боярскую шапку должна была держать другая шапочка, поменьше, – иначе большая плохо сидела на голове. Эти шапочки были похожи на кипу или тюбетейку.

Представьте: сидят бояре в помещении, идет заседание у Годунова. Сидят уже несколько часов, а в шапке сидеть тяжело, потно. Конечно, когда заканчивался протокольный прием английского или греческого посольства, когда оставались только свои, они снимали высокие шапки. И их заседание сразу становилось похоже на заседание не русской думы, а какой-то татаро-монгольской.

Также и славянский парадный костюм с длинными разрезными рукавами на самом деле абсолютно татарский, принесенный в Россию и выполненный из итальянских или китайских тканей. И все эти знания в голове у художника варятся, варятся, пока спектакль готовится к выпуску.

«Телеграмма в зал»

– Массовая мода, кофточки болеро или джинсы капри через меня на сцену, наверное, уже не приходят. Совсем модное делать нельзя. Надо интуитивно чувствовать, что проживет.

Есть вещи, которые живут вечно, а есть те, которые закончатся через сезон. Моментального внедрения я сейчас не использую, хотя, когда с Мирзоевым работал, делал такую моду, которая выглядела как «телеграмма в зал».

Большое значение имеет, какие произведения искусства влияют на нас. Зависит это от степени влюбленности художника, модельера в тот или иной период истории. Вот выставка «Святая Русь» в Третьяковской галерее на Крымском Валу – это просто чума. Выставлен оклад «Троицы» Андрея Рублева из Троице-Сергиевой лавры. Никогда раньше он не выставлялся, не выдавался, а там – византийское сознание воочию.

Со времен Годунова, подарившего икону Троице-Сергиевой лавре, каждое поколение Романовых считало своим долгом в эту икону вложиться. Ее постепенно закрывали драгоценностями, чеканным золотом. Ее оклад стоит как целый город.

Бриллианты, алмазы, рубины, лазуриты, аметисты… Как это связано с крепостью духа, с верой? Драгоценным украшением «Троицы» Романовы хотели показать, как сильно они верят.

Влияние работ такого уровня отразилось в моих эскизах. Коронация Годунова происходит в стилистике рублевской «Троицы». Двор, бояре одеты как герои «Троицы», царь – весь кованый, словно из золотой чеканки вышедший… Народ безмолвствует, лиц нет, как на иконе.

Одежда богатая и тяжелая, а люди прозрачные.

Жених в старинном костюме

– Или возьмем уже вышедший спектакль «ДжентльменЪ» в «Современнике» – там авторские ткани, кутюрные вещи. С «Джентльменом» у меня получилась рифма по праву соседства: актер Остужев, который играл в первом «Джентльмене» персонажа по имени Остужев, жил напротив моего дома, окна в окна. Автор пьесы, драматург Сумбатов-Южин, жил в соседнем доме.

Свадьба главного героя идет в костюмах времен Бориса Годунова, все очень шикарно, как будто свадьбу делает Роман Абрамович той поры. Жених – в костюме времен Годунова, невеста в костюме врубелевской Царевны Лебедь, выходили под музыку Бородина «Улетай на крыльях ветра»… Все близко: в 1890 году Бородин представил «Князя Игоря» в Мариинском театре, Врубель через десять лет напишет свою «Царевну Лебедь», еще через восемь Дягилев повезет «Годунова» с Шаляпиным в партии Бориса в Европу…

На сцене в «Джентльмене» к тому же два слона из учебников по модерну. Слоны самарские: там купец Головкин поставил себе дом и перед ним двух каменных слонов: дескать, Россия – родина слонов, в доме богатого купца не без причуд, должно быть все самое дикое и самое лучшее. А теперь представьте, какая новая рифма: делаю «Годунова» в самарском театре, вернулся к слонам Головкина.

И все как-то сплетается: оформлял свадьбу банкира в Монте-Карло, попросили сделать костюмы в стиле «ля рюсс». Каждая историческая кнопка должна сработать, и на свадьбе все они тоже прекрасно сработали. Я во все это сыграл немножко, потому что ощущаю, что «Борис Годунов», которого Дягилев возил в Европу до «Русских сезонов», мне тоже достался по наследству.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *