Ни сна ни отдыха
В «Новой опере» взялись за «Князя Игоря» Майя КРЫЛОВА Сцена из спектакля «Князь Игорь» Фото: novayaopera Театр «Новая опера» показал очередную премьеру. Публика услышала «Князя Игоря» Александра Бородина. За историю древнерусского военного похода взялся петербургский режиссер Юрий Александров. Московский спектакль во многом повторяет постановку того же автора, не так давно сделанную в Ростове. Шедевр Бородина (в том виде, в каком он знаком публике), как известно, не совсем принадлежит композитору.
После смерти Александра Порфирьевича его партитуру скомпоновали, дописали и оркестровали друзья композитора – Глазунов и Римский-Корсаков. Постановщики последующих времен, как правило, поступали с музыкой «Игоря» сходным образом: вроде бы и с уважением, но по-своему. Например, делали купюры.
Юрий Александров тоже примкнул к когорте преобразователей. Увертюру оперы, сочиненную Глазуновым, он поместил в середину действия, после Пролога, обозначив этой музыкой битву Игоря с половцами. Выбросил кусок половецкого акта, впрочем, как и многие до него.
А закончил не веселым гласом народа по случаю возвращения князя из плена, а возвышенно-грустным хором поселян, причем поющих на том свете, демонстрируя тем самым, что Русь – место вековых страданий и покой нам только снится.
Этот «Князь Игорь» – одна из трех постановок оперы Бородина, которые Александров за один год сделал в разных театрах России. В интервью режиссер говорил, что московский вариант будет особенно жестким и бескомпромиссным: «Они так от меня получат в морду, что дай бог. Потому что рядом Кремль, дойдет».
Александров обещал «спектакль наотмашь – о российском скотстве, о шапкозакидательстве, о горе, которое нам приносят руководители, о безответственности высокого начальства перед своим народом». Поход на половцев тут явно не оборонительный, а захватнический: солнечное затмение символизирует напрасность намерений, святой старец с клюкой не желает благословить зарвавшегося князя, а бояре отговаривают Игоря идти на сечу. Но самоуверенный волюнтарист, герой Смутного времени, отвечает красивыми словами о победе и любви к родине. Впрочем, бояре тоже хороши: обещали Ярославне оборонить Путивль, а сами проворонили. И ближе к финалу оборванная, седая, полусумасшедшая княгиня бродит на пепелище, где встречается с таким же Игорем.
А что в этом месте Ярославна поет о грядущей радости и счастье, так это бред угасающего сознания – княгиня, обняв мужа, падает замертво.
Костюмы Вячеслава Окунева: серые зипуны простонародья, лиловая рубашка Галицкого и черные хламиды поселян-покойников, разрисованные крестами. Сценография выдержана в красных тонах: это и кирпич древнерусских зданий, и знак кровавости событий. В половецких эпизодах все загадочно-черное, как ночь и душа заклятого врага.
При этом даже последний половец одет по-царски, щеголяя награбленным золотом и украшениями.
Главное ноу-хау от Александрова: в спектакле отсутствуют Половецкие пляски. Нет, нельзя сказать, что танца совсем нет. Взамен танцовщиков здесь, как может, пляшет хор, причем параллельно с вокалом. Поют, например, «Улетай на крыльях ветра» или «Пляской тешьте хана, чаги» и тут же активно двигаются.
И дело не в том, что танцевать хористки не очень умеют. Проблема другая: хору в таких условиях трудно оставаться на вокальной высоте. Конечно, в «Новой опере» отсутствует балет и некому сплясать за свирепых варваров и «пленниц с моря дальнего». Но что мешало театру пригласить исполнителей со стороны? Видимо, концепция режиссера, из которой следует: танцы в «Князе Игоре» только мешают раскрытию основной идеи, снимая «остроту русской боли».
А помогает, видимо, созданное Александровым вместо Плясок замысловатое зрелище, нечто вроде смеси венецианского карнавала, японской борьбы сумо и театра марионеток посреди половецкой степи. По ходу этой оргии князя Игоря, только что спевшего «Ни сна, ни отдыха измученной душе», толкают и пихают, а также спаивают, отчего он облачается в восточный костюм и приплясывает с врагами.
Добавьте к этому проблемы, которые в труднейшей партии Ярославны испытывает красивое драматическое сопрано Елены Поповской: певице приходится трудно с почти колоратурными (по воле Бородина) верхами. Недостаточную силу голоса Алексея Татаринцева: его ласковый тенор в партии Владимира Ярославича не покрывает зал «Новой оперы». Неточность голосоведения Сергея Тарасова (Галицкий) и Владимира Кудашева (Кончак).
Некоторое звуковое вибрирование Кончаковны (Александра Саульская-Шулятьева). И высказанное публично несогласие дирижера Евгения Самойлова с мрачностью режиссерского взгляда. Но проблемы постановки отступают на задний план, когда молодой певец Сергей Артамонов поет главную партию.
Его прекрасный объемный бас и сценическая фактурность будто рождены для русского репертуара и «царских» ролей всякого рода. Правда, этот Игорь не особенно склонен следовать режиссерской концепции. По Александрову, князь «подавлен поражением и раскаивается в своих ошибках», а герой красавца Артамонова даже в рубище выглядел голливудским сердцеедом.
И можно предположить, что овации женской части публики относились не только к превосходному вокалу.