Новые постановки Малера

Если моя память не обманывает меня совершенно, то поводом к изречению Малера: "Вы, люди театра, часто называете своими традициями не что иное, как ваши удобства и вашу расхлябанность", послужила новая постановка "Фиделио" в 1904 году. В старой постановке первый выход хора заключенных на тюремный двор игрался так: из камер справа и слева выходил в полном составе хор, выстраивался на ярко освещенной сцене полукругом и потом начинал: "О, что за радость…" Этот нелепый выход хора разыгрывался во время потрясающего оркестрового вступления и поэтому оскорблял меня еще больше. Показав Малеру мой макет для новой постановки, я описал ему, как представляю себе этот выход: заключенные медленно, поодиночке, самое большее — по двое или по трое, ковыляют наверх из глубины; отвыкшие от ходьбы, ослепленные дневным светом, лишенные свежего воздуха, с землистыми лицами, ощупью бредут вдоль стены эти бедные, страдающие твари. Малер тотчас согласился. "Но вы не должны забывать, — мне нужно, чтобы они вступили.

Это требование музыкальное, тут вы ничего не понимаете. Впрочем, двойной квартет можно вовремя выпустить на сцену так, как вы хотите, а этого с меня довольно, мне больше и не нужно". Защитники "традиций" были страшно возмущены.

Профессор Вондра говорил мне с упреком: "Мужской хоровой союз поет этот хор в составе двухсот человек!" Добрый старый Штоль, ведавший режиссурой, после одной из первых репетиций еще раз попытался переубедить Малера; когда мы шли (после первого акта) по мосту на сцену, он встретил нас справа, на авансцене, и скромно обратил внимание Малера на то, что по традиции этот отрывок всегда был самым блестящим, как бы сольным номером хора. И тут Малер дал ему этот ответ, который так часто перевирали и который здесь процитирован точно. Кроме этого, я могу сообщить о постановке "Фиделио" вот что: Малер придавал очень большое значение уюту комнаты Рокко. Цветы на окошке!

На них должен был упасть в начале канона солнечный луч. Контраст с тюремным двором должен был стать как можно более разительным. Сам двор должен был казаться сырым, заплесневелым. Эти два эскиза он тотчас же принял и очень одобрял их.

Первые эскизы темницы он отверг: "Слишком просторно, слишком светло". Зато следующий эскиз ему очень понравился. "Ведь здесь вздохи, здесь стон",- говорил он оркестру в соответствующих местах вступления ко второму акту. "Здесь миниатюрная живопись в звуках!" — говорил он вторым скрипкам в том месте арии Флорестана, где идут слова: "Цепи были платой мне…" Я заметил ему, что сигнал трубы в третьей увертюре "Леонора", если играть ее, как здесь, между сценой в темнице и последней картиной, должен доноситься не с подмостков, как только что во время сцены в темнице, а из бокового помещения рядом с оркестром; он согласился со мной, но оставил все по-старому. Ему больше всего нравилось, что после четырнадцати минут темноты, во время которых исполнялась увертюра "Леонора", последняя картина казалась особенно светлой. — Несколько лет спустя он говорил мне, что охотно перешел бы от последнего такта увертюры "Леонора" прямо к хору — "О день, день торжества", и таким образом вычеркнул бы оркестровое вступление к последней картине; однако он сомневался, имеет ли право на такое вмешательство. Неизбежные аплодисменты после третьей "Леоноры" были для него мучительной помехой (Однако Малер ни в коей мере не был безусловным противником аплодисментов при открытом занавесе: он очень досадовал, когда защитники благоговения в публике своим шиканьем заставляли смолкнуть аплодисменты после арии Леоноры. "Когда поется ария, время останавливается, драма не движется дальше. Тут зрители имеют полное право аплодировать.

Аплодисменты дают разрядку их напряжению, освобождают их, восстанавливают их восприимчивость. Эти шикуны — неискренние снобы").

Автор публикации — Евгений Цодоков

При подготовке фрагментов воспоминаний о Малере использована книга: Густав Малер. Письма. Воспоминания.

М. "Музыка". 1964 г.
Перевод с немецкого С.Ошерова.

">