О симфонической самодостаточности одного театрального оркестра
Под занавес сезона симфонический оркестр Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко представил программу из произведений Д. Д. Шостаковича, и я в очередной раз удивился, как стилистически узнаваемый, но интонационно непредсказуемый пафос Шостаковича способен мобилизовать лучшие ресурсы российских музыкантов: ни разу ещё я не слышал сколько-нибудь заурядного исполнения работ этого великого советского композитора российскими оркестрами. Всегда это было либо хорошо, либо очень хорошо, либо попросту бесподобно. Справедливости ради нужно заметить, что и зарубежные оркестры исполняют Шостаковича как минимум «с огоньком», но очень редко их техническая виртуозность трансформируется в то религиозное служение, которое ослепляет своим экстатическим сиянием в исполнении российских музыкантов.
Не будучи специалистом по творчеству Дмитрия Дмитриевича, я не возьмусь судить о причинах этого феномена, но обывательская фантазия наводит меня на мысль о глубинной укорененности в русской исполнительской школе сверхсложных произведений Шостаковича в качестве основной технической базы. Как бы то ни было, в этот вечер звучание оркестра столичного музыкального театра «номер два» поразило меня не только пассионарной яркостью, но и феноменальной чёткостью и монолитной чистотой.
Центром программы стала, конечно, экспрессивная Десятая симфония.
Тёплый матовый звук вступления без надрыва и истерики, будто сам собой, вырастал в динамическую мощь кульминации, а соло флейты звучало щемящим лейтмотивом вселенского одиночества. Исполнение allegro ещё меньше походило на дежурное озвучивание нотного материала: какая-то нездешняя экспрессия сумасшедшим вихрем наполняла зал. Под управлением маэстро Коробова звучание оркестра больше всего напоминало ураган вакхической безудержности и шквальной страсти, особенно экстремальный на фоне динамических контрастов, во время которых звук будто исчезал где-то за сценой, а потом снова появлялся и накрывал слушателей мощной волной…
Размеренная «поступь» басов в allegretto своим дыханием напоминала тягучую знойность «Болеро» Равеля, но здесь кульминация не вырастала из эмоционального контрапункта скрипок, а словно вспыхивала, вырывалась из звуковой материи, как языки пламени из костра… Устойчивое многоголосье andante прозвучало пёстрой подложкой к стихийному буйству финального allegro, в котором темпы, заданные дирижёром, казались сверхзвуковыми, а межгрупповой баланс, гармоничность и проговоренность пассажей – неправдоподобно корректными.
На фоне столь выпуклого исполнения Десятой симфонии несколько потерялись камерные Три романса на слова А. С. Пушкина. То ли неустойчивое звуковедение Романа Улыбина с постоянной сменой резонаторов в рамках одной фразы сыграло свою роль, то ли в принципе столь разные по настроению вещи опасно сочетать в одном отделении, но из трёх «эпизодов» абсолютно достойно прозвучало только «Предчувствие», когда оркестр нашёл взаимопонимание с певцом, а бас Улыбина изящно прозвучал на верхних пиано.
Чередой любопытных открытий стало для меня исполнение вокального цикла «Из еврейской народной поэзии».
Наталью Мурадымову я слышал только в записях, в которых её цветастый, насыщенный обертонами тембр, к сожалению, не звучал с таким неотразимым сиянием, которое покорило меня во время соприкосновения с живым вокалом певицы. Отдельного восхищения заслуживает актерская харизма Мурадымовой: выпуклая фразировка и продуманность каждой фразы добавляли красок в технически виртуозное исполнение, а «Песня девушки» была озвучена с такой проникновенностью, что захотелось услышать её на бис.
От меццо-сопрано Ларисы Андреевой, напротив, осталось терпкое послевкусие несколько плоского, местами монохромно суховатого звучания, хотя в таких матовых голосах есть, безусловно, своя прелесть. В очередной раз порадовал Нажмиддин Мавлянов: его светящийся мягкий тембр и округлое звучание были исполнены непередаваемой свежести и чистоты.
Завершали программу фрагменты из Пятой сюиты музыки к балету «Болт». Озорная, саркастическая палитра инструментальных красок этого шедевра позволила оркестру оторваться всласть, и «Интермедия», исполненная на бис без сопровождения маэстро Феликса Коробова, удалившегося за кулисы, несмотря на небрежную фривольность лёгких «съездов» меди, стала настоящим гимном симфонической самодостаточности этого незаурядного коллектива.
На фото: дирижер Феликс Коробов