«Причина – разгильдяйство»
Считает директор Музыкального театра имени К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко Владимир УРИН – Второй пожар за два года, не много ли для одного театра?
– Все, что происходит с театром в последнее время, наводит на грустные мысли. Начиная с истории почти десятилетней давности, связанной с уходом Евгения Владимировича Колобова, когда фактически театр оказался разорен. Колобов забрал с собой ведущих певцов и музыкантов.
Необходимо было предпринять какие-то чрезвычайные усилия, чтобы найти дирижера, собрать оркестр, оперную труппу – это все не так просто и не происходит за один день или даже за один сезон.
История предыдущего пожара была тяжелой чисто психологически – твой дом сгорел. А по житейской практике: сгорело здание, которое через месяц снесли бы в любом случае. Так что это незначительно нарушило планы театра.
Мы просто ускорили переезд.
Дальше страшнее. Исчезновение Дмитрия Брянцева, которое так и остается не разгаданным. Я был в Праге в декабре и общался со следователями. Как всегда в таких случаях, они сетовали, что сначала заводится не уголовное, а разыскное дело, которое дает мало процессуальных возможностей. Уголовное дело было заведено только в ноябре.
Время уже упущено, хотя и его близкие, и коллеги постоянно будоражат общественность, пытаясь вновь привлечь максимальное внимание к этой ситуации. Тем не менее пока никаких результатов нет.
И теперь вот этот пожар. Он возник на территории стройки, в здании, которое не принадлежит театру. Если при прошлом пожаре это было мое хозяйство и я был в курсе всего, то сейчас я не обладаю информацией о том, как идет следствие.
– Но, похоже, есть немало людей, кому был на руку этот пожар?
– Кажется, дело ясное – в центре Москвы такая лакомая недвижимость. Но это вещь нереальная – государственный театр. К тому же мы тот театр, не хочу обижать никого из своих коллег, кто практически не сдает помещения в аренду.
Единственный маленький кусочек, который сдавался, был отдан ресторану, который, я считаю, должен быть в любом нормальном театре. Он у нас и сохранится. Так что домыслы о попытке захвата собственности мне кажутся маловероятными.
А что касается разговоров о сгоревших деньгах, то никаких особо затратных частей бюджета, связанных со зрительным залом, не было, поскольку зрительный зал стопроцентно оставался старым, там только укрепили балки, так что «зарыть» там какие-либо деньги было нельзя. Огромные деньги ушли на сцену, которая была полностью восстановлена с металлоконструкциями, тогда, конечно же, чтобы «спрятать» деньги, пожар нужно было бы устраивать там.
Теракт, о котором также велись разговоры, это вообще из области бреда. Если бы кто и захотел свершить подобное, он бы пошел на это когда зал уже был бы полностью готов: установлены кресла и все сценическое оборудование. А в тот момент еще шли отделочные работы, и зал был пустой.
Версия третья: строители прячут концы недоделок или хищений перед какими-то грядущими проверками. Тоже – нет. Шел рутинный процесс строительства, без каких-либо внутренних разборок, и ничто не предвещало катастрофы. Работы ведет одна организация – «Моспромстрой» со своими субподрядчиками.
Там нет столкновения финансовых интересов. Думаю, что причина всему – обычное российское разгильдяйство.
– Ни для кого не было секретом, что в старом-новом зале с акустикой получилось не очень, и надо было принимать какие-то решительные меры. А тут вдруг такое с залом случается….
– По большому счету, получилась акустика или нет, говорить было рано, так как еще не постелили дубовый паркет, не установили кресла и не было публики. Мы сохранили зал, потому что он был полностью деревянным. Но провели целый ряд серьезных работ для улучшения акустики. Чуть-чуть изменили конфигурацию зала, закруглив его, расширили оркестровую яму за счет зрительного зала, сделали ее трансформирующейся, что тоже благоприятно влияет на звук. Мы убрали одну из самых серьезных бед, которая существовала в театре, – козырек над оркестровой ямой.
Теперь оркестровая яма полностью открыта. Ложи подняли и также сделали определенной декой. Контролировали материал, который шел на отделку зала, чтобы максимально все было из дерева.
Об использовании пластика вообще речи идти не могло. Все это ведет к значительному удорожанию работ, но мы понимаем, что на акустике экономить нельзя.
– Сейчас вопрос акустики придется решать заново. Как будут вестись работы?
– Как раз все случившееся может повлечь ухудшение акустики, потому что теперь пожарные требуют делать вместо деревянного потолка – бетонный, как предписано противопожарными правилами. А мы сохраняли деревянными и колонны, и балкон. В условиях реконструкции такие требования не выдвигались, а сейчас у них есть для этого все основания.
Но бетонный потолок для оперного театра – неприемлемое решение. И сейчас на уровне проекта мы внимательно отслеживаем эту ситуацию.
– А кого вы привлекаете в качестве экспертов? Московские акустики не заслужили комплименты за свою работу на Новой сцене Большого театра и абсолютно загубили Большой зал Дома музыки…
– Работают московские специалисты. Мы собирали мнения многих и старались опираться на экспертные заключения, которые большее количество голосов и точек пересечения. Наша вера, что иностранцы приедут и нас спасут, мне кажется, не слишком верна, когда идет реконструкция, а не строительство абсолютно нового зала, и мы существуем в границах уже давно построенного здания.
– Насколько пожар увеличил цену работ?
– Мне на этот вопрос ответить чрезвычайно трудно, поскольку это вопрос, касающийся строителей. Здание, стройка были застрахованы. И если будут доказаны обстоятельства, позволяющие произвести страховые выплаты, то на эти деньги и будут вестись все строительно-восстановительные работы.
Хотя я понимаю, что страховые деньги не покроют всех расходов.
– А если строители откажутся от продолжения работ ввиду их убыточности?
– Значит, они нарушат контракт, заключенный с ними московским правительством. Город подаст на них в суд, возместит все свои убытки и передаст работы другой строительной организации. Но «Моспромстрой» богатая организация, возводившая храм Христа Спасителя, Совет Федерации и очень много коммерческого жилья, так что подобное развитие событий имеет ничтожную вероятность.
Должен сказать, что я был потрясен, увидев, как взрослые мужики-строители плачут, беспомощно наблюдая за тем, как огонь пожирает их работу.
– На ваш взгляд, пожарные сделали все, что было в их силах? Неужели нельзя было избежать столь масштабных разрушений?
– У меня нет к пожарным ни малейших претензий. Лишь благодарность. Как только они услышали, что крайне важно не пустить огонь в фойе, на сцену и в новое здание, они так и сделали, сработав предельно профессионально.
– Вы думаете, виновных найдут?
– Хотя говорят, что я человек достаточно жесткий, я никогда не был кровожадным. Никогда, никому не мстил. И не считаю нужным найти виноватого и посадить.
– Каковы теперь сроки открытия театра?
– Сейчас боюсь называть какие-либо сроки. Сегодня идет тщательное обследование капитальных стен, от результатов которого во многом и будет зависеть план дальнейших действий. Старую проектную документацию 1939 года найти сейчас невозможно, поэтому все заново приходится просчитывать. Очень осторожно мне называют в лучшем случае январь, в худшем – март следующего года. Может быть, все-таки день рождения театра, 22 декабря, мы встретим дома – на своей основной сцене.
Но весь остальной театр они нам сдают сейчас, как и было запланировано. Речь о Малой сцене, вокальных классах, репетиционном оперном классе, Атриуме. И, естественно, мы будем что-то придумывать в этих пространствах, мелкоформатное.
30 сентября мы должны были показать премьеру «Травиаты», 12 ноября – «Евгения Онегина». Обе оперы в постановке Александра Тителя. И балет «Золушка» в хореографии Олега Виноградова 12 декабря.
Теперь все эти планы автоматически откладываются. А наши договоренности со всеми московскими площадками, на которых мы работали эти два строительных года, нынешним летом заканчиваются. Теперь мы стоим перед необходимостью лихорадочно искать им замену.
В основном это будут гастроли по России – это, прежде всего, Краснодар, где, получив добро Юрия Григоровича, оперная и балетная труппы проведут октябрь, и Мариинский театр, куда нас пригласил Валерий Гергиев, как только узнал о нашей беде. В Петербурге театр будет работать в ноябре. В Москве только оставляем, наверное, исполнение «Фиделио», которое будет дано в честь 200-летия оперы Бетховена 20 декабря. К сожалению, в Доме музыки в концертном варианте.
Но у нас уже подписаны контракты с зарубежными исполнителями – Гариэлой Фонтаной и Робертом Лойдом, так что будем работать в предлагаемых обстоятельствах. Главное, чтобы эти четыре месяца артисты не чувствовали себя ненужными, брошенными на произвол судьбы.
– Почему оперные театры, на ваш взгляд, во всем мире так хорошо горят?
– Если бы я знал ответ, я не работал бы в оперном театре. Наверное, причиной всему огромные объемы и сотни, тысячи людей, работающих в оперном театре – очень сложном технически хозяйстве. А ведь причина большинства всех несчастий на планете – это человеческий фактор.