Привет от Чарли

«Лондон Шоу» в «Сатириконе» напомнил о немом кино Ирина АЛПАТОВА   Модернизированное название «Лондон Шоу» зашифровало в себе современную сценическую версию знаменитой пьесы «Пигмалион», написанную, как известно, именно Шоу Бернардом с Лондоном в качестве места действия.

Впрочем, если слово «шоу» написать с маленькой буквы, оно станет центром этого яркого и шумного зрелища, поставленного в «Сатириконе» его художественным руководителем Константином Райкиным. 

Для Райкина это важно, зрителями – любимо, так что изначальные «предлагаемые обстоятельства» этого театра остались прежними. А вот «киношные» эпизоды здесь весьма изобретательны и симпатичны, к тому же в них использована ностальгически любимая всеми музыка из фильмов Чарли Чаплина, веющая «атмосферным» ветерком. Да и сам хрестоматийный образ Чарли, с его незабвенной семенящей походкой, тросточкой и котелком, обозначится не раз. Его «маску» примерит на себя даже профессор Хиггинс – Артем Осипов, когда умные и правильные словесные тирады окажутся бессильными выразить его внутреннее смятение и растерянность.

Впрочем, здесь нет экрана как такового. Просто придуманные сценографом Борисом Валуевым в качестве декорации огромные книжные шкафы обернутся своей тыльной стороной, а на них спроецируется то лондонский дождь, то сотни мельтешащих букв с транскрипциями их произношения. И немного титров – там же, поверх дождя. Актеры же в мерцающем свете «кинопроектора» безмолвно разыграют то «театральный разъезд», то обучение Элизы Дулитл хорошим манерам, то ее сновиденные фантазии.

И сделают это столь замечательно, что поневоле возмечтаешь: развить бы эти эпизоды во времени и пространстве – и получился бы пластический спектакль, ничуть не уступающий вахтанговской «Анне Карениной» или «Даме с камелиями» в Пушкинском.

А вот главная проблема «Лондон Шоу» как раз в том, что переходя от «немых» сцен к вербальным, актеры вдруг начинают нещадно форсировать интонации, порой доходя до истерических вскриков, словно бы стараясь наверстать упущенное, компенсировать то, что «промолчали». Смягчить бы этот форсаж, убавить действенную суету, и все бы встало на свои места.

У Константина Райкина явно получается «русская» версия интеллектуальной и во многом рациональной пьесы Шоу. Ее оригинал – это вам не «Моя прекрасная леди», там все жестче, суше и без хеппи-энда. Жанр «комедии» предлагает именно «Сатирикон» взамен намеренно дидактичной пьесы (чем, между прочим, гордился автор, видевший в назидательности одну из миссий театра).

А потому порой приходится играть «поперек» текста или расцвечивать его иными интонациями, попутно жирной линией подчеркивая комизм ситуаций. И, надо сказать, Райкину удалось выстроить все это так, чтобы подобные вещи не всегда выглядели инородными вставками. А финальный диалог Хиггинса – Осипова и Элизы – Елизаветы Мартинес Карденас так просто удался на славу. Совершенно «против течения» артисты сыграли иррациональную и сумасшедшую любовь, какой у Шоу и в помине не было.

Сыграли страстно, чувственно, эмоционально и, конечно же, этим оказались близки чаяниями российской публики.

Темнокожая Элиза – Карденас, истинная дочь своего сценического «отца» Дулитла в исполнении Григория Сиятвинды, здесь похожа то на экзотический цветок (но это уже ближе к финалу), то на не менее экзотического зверька в начале. Зверек шипит, выпускает когти и весьма темпераментен в своих прыжках и пробежках. К тому же речь нынешней Элизы была изрядно подкорректирована современным сленгом, впустив в него словечки «типа блин», «хрень» и «он, такой, говорит».

Но какой контраст: прилежная ученица Хиггинса прекрасно себя чувствует в роскошном белом платье, увешанная сценическими «бриллиантами». И уже готова дать фору «неблаговоспитанному» учителю, кладущему ноги на стол и не желающему вставать в присутствии дам. Елизавета Мартинес Карденас не играет плавность переходов из «природного» состояния в светскую изысканность.

Она лихо перепрыгивает из одного в другое, словно раскачиваясь на гигантских качелях: вверх-вниз. И, между прочим, везде убедительна. Но именно эта резкость переходов и дает комический эффект.

А взгляните-ка на папашу Дулитла – Сиятвинду, которому режиссером было подсказано ужасно смешное «сквозное действие», правда, внешнего порядка. Мурорщик-оборванец безостановочно чешется во всех местах, заражая этим сценических персонажей и едва ли не публику. Но, внезапно разбогатев и облачившись по такому случаю в «свадебный» костюм, Дулитл – Сиятвинда по-прежнему дает волю рукам, бесконечно доставая из карманов разные предметы, полируя ногти, выдергивая волоски из бровей и так далее.

Да, комичное возведено в степень, но на время своих появлений Сиятвинда явно становится «королем» сцены.

Его персонажу это, впрочем, не вредит. Но подобная взвинченность и громогласность Хиггинса – Осипова порой вызывает визуальную и слуховую усталость. Причем он, подобно Элизе, резко меняет состояния – от серьезного профессора до явного парвеню в светских гостиных. То, что актеру удается сделать без слов, на пластике и мимике, пока получается куда лучше.

Хотя не стоит забывать, что всю эту «любовь» и перемены эмоциональных состояний «дописал» театр, а потому они не всегда ладно соотносятся с произносимым текстом.

Впрочем, Константин Райкин не устает подчеркивать, что делает свои спектакли для благодарных зрителей, а не для нудных и въедливых критиков, привыкших везде искать «блох», подобно папаше Дулитлу. Публика же, которой у «Сатирикона» много, в том числе и «своей», на спектаклях театра воспитанной, остается вполне довольна увиденным. Райкин умеет делать шоу, эмоциональное и зрелищное одновременно.

А за театральными экспериментами, авангардом и социальностью надлежит отправляться в другие места.