Светлана Врагова
«Современный российский гламур – это опера нищих» Беседовала Ольга ВАЙНШТОК Художественный руководитель московского театра «Модерн» Светлана Врагова – человек отдельный от светской театральной тусовки. Ее мнение часто не совпадает с мнением театрального большинства, и она никогда не боится его высказывать. Не боится принимать решения, делать выбор, рисковать, совершенствовать себя в мужском мире, оставаясь при этом Женщиной – со всеми присущими женщинам слабостями. – Есть ли у вас жизнь вне театра?
– Когда мы с Олегом, моим мужем, обсуждаем, у кого какое хобби, я ему: «Ты все время в интернете сидишь или куришь». Он мне: «А ты все время читаешь». В детстве я много болела и лежа читала. Поэтому если оставить меня в покое, я люблю молчать и читать.
Я живу в фантазийном мире. Самый большой кайф – войти в саму себя и не выходить оттуда. Люди входят в интернет, а я вхожу в себя. Свой виртуальный мир я строю в театре.
Это и есть мое хобби.
– В женщине-режиссере есть мужские черты, или она просто другая женщина?
– Когда я пришла в ГИТИС, мне говорили: «Ты что, рехнулась?! Режиссер – это какая-то курящая баба, уродина». Когда мне заявляли, что у меня режиссерские способности, я рыдала, полагая, что меня забраковали, как артистку.
Думала, что меня отсылают в непонятное, не нужно мне место. Началось с того, что я поняла, что актеры играют не так, как мне хотелось бы. И я уже знала, как они должны это делать.
Мне совсем не хотелось самовыявляться. Если партнер делал что-то не так, я не могла с ним играть. Вот этот «плохой характер» и подтолкнул меня к режиссуре.
– Вы сознательно живете не в Москве?
– Да. Я всегда жила в центре Москвы, но в последние годы это стало просто невозможно. Встаешь утром с огромными мешками под глазами, не отдыхаешь. Машин стало много – загазованность жуткая.
А под Москвой… постоишь около сосны, утром откроешь форточки – ты уже можешь работать. Жить под Москвой – не роскошь, а необходимость.
– Вы сами обустраивали свой дом?
– Да. Это скромный деревянный дом, небольшие комнатки. Строить в Переделкино особняки, мне кажется, некорректно.
Это была сторожка, которую мы немного надстроили.
– У вас дома три собаки и четыре кошки…
– Это все брошенные собаки, которых я нашла. Одного сбил автобус, он лежал около нашей калитки и помирал. У него лапка сломалась пополам. Мы с мужем затащили его домой, а на следующее утро повезли делать операцию.
И вот он 14 лет прожил с нами. Он оказался еще и актером. Это черная дворняга с висящими ушами – абсолютно человек, с человеческим характером, умный, хитрый, талантливый. Он похож на лабрадора, этакая лабрадорская дворняжка.
Он играл у нас в «Зайке-зазнайке». Причем, вошел в спектакль без репетиций. Сразу начал сторожить, кусаться, не отдавать ружье. Дети были от него в восторге.
А когда надо было кланяться, он становился спиной, потому что очень не любил зрительный зал. Когда он ездил на гастроли, то очень дрожал, но в СВ не пускал никого. Его любили бомжи, старушки, вообще к людям относился очень доброжелательно. Другая собака замерзала в сугробе в 30 градусов (в прошлом году в те дикие морозы). На следующий день после дня рождения Олега мы услышали его писк и отогрели.
Только одного кота мы честно купили за сто долларов, черного «британца». А другие… как-то раз я входила в театр, и в дверь влетел ободранный котенок, Маша, она тоже стала жить здесь. Потом она родила в коробке двух котят, и они у нас остались.
– Свой дом вы придумали сами. А свой театр – тоже?
– Театр «Модерн» сделан мною. Сначала здесь была первая хлебная биржа, потом народный дом, потом дом пионеров и школьников. От прежнего остались лестница и колонны, все остальное мы придумали вместе с художниками. Мы изучали стиль модерн.
Первым делом я убрала акмигран, ракушечник. Я сказала, что это ужасные материалы, которые не могут существовать внутри такого здания. Тогда советская власть на меня рассердилась, и здание прекратили строить.
А внутри театра — бетон и стекло. Мы стали обустраивать место, где можно представить первый спектакль: сбили ракушечник, поставили стулья, сделали пандус и сыграли «Елену Сергеевну». Декорации нашли на чердаках.
А само строительство шло почти двадцать лет.
– Элегантность и вкус – это врожденное?
– Это все воспитание. Мой отец был крупным дипломатом, генерал внешней разведки. Мама всегда одевалась за границей. Я выросла в Германии.
Кроме того, меня всегда окружали необыкновенные люди: бабушки, живущие на Чистых прудах, которые говорили: «Здравствуйте! Как ваше здоровье?». Покой и тишина, которые всегда характеризовали Москву как европейский город.
Я хотела сохранить это и в театре. Такой ностальгический стиль старой Москвы…
– А стиль в одежде вы придумали себе сами?
– Мне присылали из-за границы потрясающие детские вещи. Мама переодевала меня три раза в день. Я ползла до ящика с одеждой, открывала его, тыкала пальцем на себя и говорила: «Касиса».
Значит – красавица. Так что с детских лет, благодаря маме, ее духам «Коти», я впитала в себя этот стиль. Тогда жены генералов одевались замечательно: платья из панбархата, лисьи боа, французские духи… Но… дома я – в тапках, в футболке ниже колена, никакой косметики.
Но не маячу перед мужем в таком виде – ухожу наверх. Муж внизу, а я наверху сижу, работаю.
– На людях вы всегда элегантны, ваши наряды и прически обсуждают.
– Это такой способ релаксации. Я настолько тяжело работаю и живу, что хочется себя менять. Например, в этом году я сломала ногу и не была в силах поставить спектакль.
Поэтому в этом году два спектакля выпускают другие режиссеры.
Сломала ногу – два месяца лежала, два месяца лежала – заболело сердце. Одна болячка потянула другую. И вот понадобилась психологическая разгрузка.
Мужики обычно для этого пьют. Женщины – по-разному. У меня лично поднимается настроение, когда хорошо выгляжу. Если я вижу в зеркале свое уставшее, изможденное лицо, синяки под глазами, не очень удачный туалет для себя, то меня это очень раздражает.
Я должна быть собранной, сдержанной и, что называется, в форме. В качестве примера у меня были Юрий Александрович Завадский, Ирина Сергеевна Анисимова. Все мои педагоги были подтянуты, хорошо одеты. Именно подтянуты.
Определенная прическа делает тебя подтянутой. Для женщины психологически важно хорошо выглядеть. Конечно, если она только и делает, что торчит перед зеркалом и меняет брильянты, она – дура. Но я не люблю женщин-режиссеров, которые запущены, плохо одеты, мужеподобны, много курят, да и на женщин не похожи.
Я бы с такими режиссершами работать не стала. Если я работаю с мужчиной режиссером, то это должен быть настоящий Мужчина, а если я работаю с женщиной режиссером, то это должна быть настоящая Женщина.
– Актрисы чаще пользуются услугами пластического хирурга, а не косметолога, пытаясь всеми силами удержать молодость и красоту. Как вы к этому относитесь?
– Это болезнь. Конечно, актриса не может плохо выглядеть. Но сейчас в России культ молодых. Нигде такого нет. За границей сегодня популярны Хелен Мирен, которая «Оскара» получила за «Королеву», Мэрил Стрип… Крупным актерам не обязательно вечно выглядеть на 25 лет, — важнее быть реализованным в своем возрасте.
Наши же актрисы просто помешались, на мой взгляд. Они боятся быть выгнанными, неузнанными. Но после «подтяжек» их как раз и не узнают.
Удивительно, что актрисы не замечают, как сильно меняется их лицо после этих операций. И, кроме того, если быть откровенной, есть другие очень хорошие терапевтические методы сохранения красоты. Вероятно, наши актрисы об этих методах не знают.
При этом рот будет на месте, и глаза не китайского образца. У меня в театре есть актрисы, которые «подтянулись», но это незаметно. Если у женщины толстый рот до ушей, моложе от этого она не выглядит.
Западные актрисы тоже «подтягиваются»: Деми Мур, Шер, Шерон Стоун, но они похожи на себя. Если бы их облик изменился, клинику бы засудили. А у нас еще пока это плохо делают. Если за собой следить, то можно выглядеть красивой и в 75 лет.
А танцевать, задрав юбку, в этом возрасте просто смешно. Лучше постареть, как Анна Маньяни, чем делать такие вещи. Посмотрите на Алису Фрейндлих или Юлию Борисову!
Им ничего не надо делать, они и так прекрасны.
– Вы считаете, что актриса должна быть красивой?
– Необязательно. Например, в старом МХАТе не было красивых актрис, может, за исключением Андреевой. Ни Книппер-Чехову, ни Андровскую красавицами не назовешь.
Но от них нельзя было оторвать глаз. Ведь красота – это не безупречно правильное лицо, как у куклы. Бывают у человека неправильные черты лица, и он прекрасен. Разве у Софии Лорен правильные черты лица?
Красота – очень сложная вещь. Существует мода на определенные лица. Когда-то в моде были аристократичные лица, с утонченными чертами, на смену им пришли женщины с большими ртами и высокими скулами.
В свое время популярны были маленькие женщины, потом в моду вошли высокие. Кто сейчас в моде? Не знаю…
– Сейчас в моде «гламур»…
– Гламур был всегда. Вспомните салон Анны Павловны Шерер. Но в том гламуре была высокая культура.
Современный российский гламур – это опера нищих. Когда я вижу, как вороватая демократия выставляет своих гламурных дам, то вороватость страны сразу становится видна. Гламур – это способ остаться на поверхности для людей, которые боятся остаться вне внимания камеры.
Со временем их внуки будут смеяться над этим. Надо всегда помнить, что и гламурный журнал полетит на помойку.