Сыграли в ящике
Кирилл Серебренников поместил персонажей «Мертвых душ» в деревянный пенал Виктор Борзенко Фото: netfest Премьерный спектакль Кирилла Серебренникова «Мертвые души», поставленный в апреле этого года в Риге, показали, наконец, в Москве. На протяжении двух с половиной часов, что длится спектакль, проводишь бесконечные параллели между гоголевскими персонажами и нашими современниками, ищешь политические подоплеки, пытаешься уловить отношение латышей к России (спектакль поставлен ни много ни мало на сцене Национального театра Латвии). И только под занавес понимаешь, что идешь неправильным путем. Серебренниковские «Мертвые души», насыщенные бесчисленным количеством иносказаний и намеков, оказались выше сиюминутности. И все же доля политики в спектакле есть.
За последние двадцать лет это первая премьера в Национальном театре Латвии, осуществленная режиссером из Москвы. Поэтому разговор о наших странах навязывался сам собой, и по первым фрагментам спектакля казалось, что режиссер вот-вот заговорит о судьбах соцстран. Трое мужчин на авансцене (не то гараж, не то обочина дороги), одетые в китайское тряпье, пьют водку, закусывая кусочками шины.
Дальше – текст строго по Гоголю: «Вишь ты, вон какое колесо. Как думаешь, доедет-то колесо до Москвы или нет?». – «Доедет». – «А в Казань-то, я думаю, не доедет?». – «В Казань не доедет». Спектакль идет на латышском языке, но перевод транслируется на мониторе, укрепленном над сценой. Впрочем, перевод требуется не всегда.
Например, лирические отступления (на манер брехтовских зонгов) звучат по-русски, хотя и с сильным прибалтийским акцентом. В финале артисты споют романс «Русь, чего ты хочешь от меня?» Но в нем не будет и тени иронии либо намека на давнее желание латышей забыть о связи с Советским Союзом. Как ни странно, в этой финальной сцене слышатся примирительно-дружелюбные, даже родственные ноты: мол, коллизия «Мертвых душ», безусловно, про наши народы.
Но все же это не главная мысль спектакля. Кирилл Серебренников не старался выделить никаких национальных мотивов персонажей, он не пошел по избитому, хрестоматийному пути, поэтому на сцене нет ни самоваров, ни валенок, ни пирогов, ни плюшкинского хлама – неизменных атрибутов советских постановок «Мертвых душ». От гоголевских персонажей он взял только характер. И этот характер в современных условиях приобретает истинно мистические, жуткие черты.
Не сразу поймешь, кем является Чичиков (Каспарас Звигулис). С зализанной прической и в деловом костюме, он то ли менеджер, то ли чиновник средней руки, то ли мошенник с заискивающей улыбкой. Он точно подходит под требования современных работодателей, приглашающих на работу менеджера, – Чичиков буквально светится «позитивом и креативностью».
И на фоне этого напускного жизнелюбия все остальные персонажи предстают в жутком свете. Плюшкин, например, держит своих умерших крестьян в морге, разложив мертвые тела на столах и прикрыв их столешницами. Вдовствующая Коробочка (кстати, все женские роли в спектакле играют мужчины) собрала вокруг себя таких же изголодавшихся по мужскому общению женщин.
При встрече с Плюшкиным они показывают ему фотографии покойных своих мужей. Но больше всего подозрений вызывает Чичиков в Собакевиче. Узнав о намерении купить мертвые души, Собакевич среди архивных стеллажей устраивает Чичикову допрос.
И кажется, ничто не помешает ему вывести гостя на чистую воду. В ход идет даже электрическая лампа, вроде тех, что использовались при пытках в НКВД. Вот-вот и жена Собакевича не сможет держать себя в руках и пустит в ход более страшные пытки.
Где именно проходит действие, режиссер не указывает. Но от бесконечного мелькания жутковатых подробностей становится ясно, что Чичиков и на том свете собирает мертвых крестьян. Неумолкающие дети, хромые старухи, бродящие по стенкам тени – лишь часть этого загробного интерьера. Подосланная ему невеста вдруг окажется Ноздревым, который завопит о страшной выдумке Чичикова, но столь же внезапно этот ужас исчезнет, словно во сне, и уже в следующей сцене Чичиков вновь будет собирать мертвых.
То, что действие происходит в душном, неживом пространстве, подчеркнуто и сценографией спектакля. Кирилл Серебренников поместил героев в огромный деревянный пенал, сужающийся в перспективе, как гроб. И хотя Чичиков в конце спектакля выпрыгнет отсюда в окно, совершенно очевидно, что его мертвую душу уже ничто не спасет. Источник — газета Новые Известия