Татьяна Доронина

«Предавать дело я не могу» Ксения ЛАРИНА   Разговор в прямом эфире – это всегда импровизация. В прямом эфире человек становится уязвимым и прозрачным. Драматургия беседы пишется на ваших глазах (в данном случае – «на ушах»), и хорошо знакомые нам люди раскрываются совсем по-иному.

Сегодня в нашем «радиотеатре» – народная артистка СССР, художественный руководитель МХАТ им. Горького Татьяна Васильевна Доронина. – Как вы относитесь к современному прочтению классических произведений? Насколько вы это принимаете?

– Существует закон: нужно относиться к вещам достойным, талантливым и иногда гениальным с уважением и ни в коем случае не позволять себе уничтожать суть, менять оценки, иначе интерпретировать характеры, потому что, кроме надругательства, результатом может быть только хихиканье бедной сегодняшней, обделенной во многом молодежи . Так как это стало повсеместным, я преклоняюсь перед теми, кто держит марку. Сегодня попирается классическое искусство не только в театре, но и в живописи, и в литературе, и даже в музыке, что особенно страшно, потому что исчезло очарование мелодий, остался нагнетающий, страшный ритм. Наших детей просто-напросто обрекают на очень страшную жизнь, они уже готовы к каким-то страшным вещам, вместо того чтобы быть готовыми к радости, к подлинной любви, потому что сейчас они понимают только слово «секс» и не знают, что такое потеря любимого. А жизнь-то учит мудрости не только через добро, но еще и через трагедию. Показать все, что касается человеческой жизни, научить – это призвание театра, и мы стараемся существовать в традициях Художественного театра.

Одна из основных традиций – это уважение к автору. Если ты уже взял этого автора, то изволь соответствовать его воззрениям, его вкусу, его пристрастиям.

– Но это же ваш авторский взгляд на героиню, это ваша Аркадина и ваша Раневская.

– Это моя актерская работа. Я беру за основу точный текст и точные ситуации, которые написаны гениальным и единственным по пронзительности пока драматургом Антоном Павловичем Чеховым. В чем состоит мой вклад?

С чем я выхожу? Этот текст можно сказать по-разному и сыграть по-разному. Можно вульгарно кричать, можно быть пьяной. Я говорю: «можно» в кавычках, это все бытует, но это не должно быть, потому что Чеховым написана женщина, способная любить, отдавать, которая страшно переживает потерю сына как потерю родины, для которой продажа вишневого сада является трагедией, чтобы не говорили: «А что она сделала для того, чтобы сохранить вишневый сад?» На что можно ответить: «А что она может сделать в данном случае, если идет наступление на вишневые сады России?» Что она может? Она может любить, страдать и… Я-то играю ее отъезд в Париж, как прощание с жизнью, не только с родиной.

Потому что для нее жизнь кончилась вместе с тем благоухающим прекрасным детством, с любовью, с сыном – все кончилось. Если этого нет, значит, ничего и не надо.

– Многие вас воспринимают не только как актрису, но и как носителя определенной идеологии, как идеологического противника.

– Я не могу быть идеологическим противником, проповедуя и проводя в жизнь идеи Художественного театра, понимаете? Кто же против законов, которые были установлены – и этические и нравственные, и художественные, – величайшим отечественным гением? Просто мы пытаемся этому соответствовать. А в такое время, как сегодняшнее, это достаточно сложно. Многие средства массовой информации по отношению к нам часто грубы, чрезвычайно бестактны, неграмотны порой.

Но если обращать на это внимание, то не хватит сил дальше работать, и здесь приходит на помощь замечательный зритель, который приходит, устраивает овации.

– А вы хотели бы всерьез заняться политикой?

– Если заняться политикой, то существует очень большой грех общих рассуждений и мало дела, а предавать дело я не могу.

– Вы человек открытый и привыкли говорить то, что думаете. Это не опасно?

– Если это потеряешь, то ничего не сыграешь на сцене. Для меня все-таки самое главное – это моя профессия. А если потерять эту открытость и доверчивость, несмотря на набитые шишки, то очень трудно выходить на сцену и играть в полную силу, Здесь необходима открытость и желание этой распахнутости и открытости, тогда будет мощная эмоция.

– Почему мы сегодня наблюдаем абсолютную утрату сопереживания?

– Потому что стало привычным то, что всегда было страшно, противоестественно и преступно. Когда преступность через телевидение подается как быт, люди и воспринимают это как быт, они уже не удивляются и не ужасаются тому, чему следует ужасаться. Да, она трудна сегодня, жизнь, но большинство-то людей живет нормально: работают во имя семьи, радуются рождению детей, страдают, когда умирают близкие. Это нормальные люди.

О нормальных людях вы давно видели что-нибудь по телевизору?

– Пожалуй, только в экранизациях классики…

– Поэтому написанные Островским либо Чеховым, либо Горьким пьесы уже в прошлом или позапрошлом веке вечны. Потому что сверхжелание каждого – это любить, быть любимым, иметь теплый дом, иметь детей, которые умны, хорошо воспитаны, мечтают о какой-то профессии, занимаются делом. Во все времена были разные стороны жизни. Просто плохой стороны не было так много.

И не было так страшно жить, как сегодня. Поэтому я жалею людей очень. Когда выходишь играть вечером в спектакле, все время думаешь: «Даже вот этот такой драматический кусок надо каким-то таким образом сыграть, чтобы все-таки была надежда.

Вот была надежда, вера, и чтобы я их не пугала этим страхом потери, а все равно давала надежду, что это пройдет». И надо верить, что это пройдет, потому что, во-первых, иначе не выживешь, а во-вторых, это немудро, потому что жизнь очень быстротечна. И уходя из этой жизни, каждый будет очень больно сожалеть о том, что он не так жил. Так вот, жить ТАК – это жить счастливо и с любовью.

А сегодня это трудно. Значит, наша задача – нашего театра и меня, как актрисы и как художественного руководителя – в этом помочь, чтобы не было трудно и чтобы им хотелось быть с нами.

– Вы оптимист по отношению к жизни?

– Ой, нет. Я не оптимист. Я просто так понимаю свою профессиональную задачу. Поэтому мне приходится какие-то вещи преодолевать обязательно. Я легко впадаю в отчаяние и с трудом выхожу из этого отчаяния, но дальше…Знаете, у Куприна есть прелестный рассказ о циркачке, которой говорили : «Гоп!» – и она должна прыгать.

Так вот с этим «гоп» ты должна выходить на сцену и прыгать, безотносительно к твоему сегодняшнему отчаянию и к твоей боли.