Театральный поэт
3 июля исполнилось бы 85 лет Анатолию Эфросу Елена МИЛИЕНКО 3 июля исполнилось бы 85 лет Анатолию Эфросу «В моей жизни было много всего: и хорошего, и плохого. С годами становишься мудрым и ценишь то, мимо чего в юности пробегал, не оглядываясь. Хорошо, чтобы был дом, и жена, и дети, и чтобы не шалило здоровье, и чтобы работа была, потому что работа на случай беды – самое хорошее лекарство. А еще хорошее лекарство – любить жизнь…» Анатолий ЭФРОС
Анатолий Эфрос ставил спектакли в Центральном детском театре, Театре им. Ленинского комсомола, в театрах на Малой Бронной, на Таганке. Все его работы вызывали неизменный интерес у зрителя.
Он жил театром, своей работой, с уважением и любовью относился к актерам, и они отвечали ему взаимностью.
И сейчас, спустя двадцать три года после ухода Анатолия Эфроса из жизни, работавшие с ним актеры с теплом вспоминают мастера и его уникальные репетиции.
Александр ШИРВИНДТ:
«Эфрос смог вдохнуть в театр новую жизнь»
Я уже работал в Театре им. Ленинского комсомола, когда туда пришел Анатолий Эфрос. Вернее сказать, я сам в немалой степени этому поспособствовал. С Театром им. Ленинского комсомола вообще была очень болезненная история.
Потому что биография этого театра похожа на кардиограмму взбесившегося инфарктника. Бесконечные перемены: то полный тупик, то необыкновенный взлет. При Берсеневе взлет, потом опять тупик.
Конечно, Иван Николаевич Берсенев был не только режиссер, но и великий интриган и дипломат. Поставит «Нору» Ибсена – ЦК комсомола открывает пасть, и он тут же создает «Парня из нашего города» – пасть закрывается. После него руководство на себя взяли Софья Гиацинтова и Серафима Бирман – милейшие, интеллигентнейшие дамы, но никакие не худрукши и не режиссерши. И снова провал на много лет. Поскольку театр носил имя Ленинского комсомола, назначение нового художественного руководителя во многом зависело от ЦК ВЛКСМ.
Кандидатура Эфроса не совсем подходила этому театру, хотя тогда он уже был известным, модным и необычным режиссером. Но, поскольку вариантов никаких не было, ЦК комсомола решил рискнуть. Эфрос сам дико боялся этого театра, потому что «Ленинский комсомол» – это бренд, но мы с Левой Дуровым его уговорили. Да и Эфрос все-таки внутри, наверное, сам созрел иметь свой театр, вот и согласился.
И это было мужественно, потому что при его совершенно космическом даровании режиссера он – абсолютно не худрук. Потому что худрук – это не режиссер и не администратор. Это отдельная ипостась. Вот если брать зоопарк такой символический, то худруки – это отдельный вольер.
Совершенно уникальные какие-то произведения. Из худруков настоящих я на своем веку знаю Товстоногова, Ефремова, Плучека, Захарова, может быть, Завадского. В них – комплекс необходимых компонентов для этой страшной должности. Дипломатия кнутом и пряником. Я вот, сидя в этом кресле десять лет, понял – никакой я не худрук.
Так вот Эфрос – не худрук. В нем не было этих необходимых качеств: коммуникабельности и дипломатии. На этом он и сгорел как худрук.
Тем не менее, когда он пришел, актеры, измученные предыдущим случайным кошмаром, бросились осваивать его этюдный метод. Ему и самому было непросто – совершенно другая актерская среда, коллектив, в котором было много старых, еще берсеневских мастеров. Тем не менее своими постановками он смог вдохнуть в этот театр новую жизнь.
Эфрос шел от актера, что сейчас очень редко. Он брал индивидуальность, в которую верил, и вплетал в рисунок. И его уникальность была именно в этом.
Он был необыкновенно увлекающимся человеком, и, когда перешел в театр на Малой Бронной, у него появились влюбленности новые, а мы, так сказать, старожилы его симпатий, потихонечку стали отходить.
Я никогда ему это не инкриминировал, потому что, какой бы он ни был гениальный режиссер, он, как скульптор, не может месить все время одну, хоть и очень качественную, глину, все равно захочется попробовать слепить что-то из другого материала. И это естественно. Он влюблялся в материал.
Все, что было помимо театра, его не интересовало. Ничего другого он не знал. Его темперамента и гемоглобина хватало на круглосуточное творчество. «Репетиция – любовь моя», его книга – это не фраза, это так и есть.
Он репетировал беспрерывно – днем и ночью.
Для актеров, которые с ним работали, это замечательная школа. Эфросовский метод работы запоминается на всю жизнь. Он мог увлечь актеров, и актеры ему доверяли.
Елена КОРЕНЕВА:
«В Анатолии Эфросе все резонировало искусством»
Анатолий Васильевич Эфрос исключительно талантливый человек. Умный, глубокий, настоящий. И при этом живой. Никакой позы, никакой пыли золотой.
Все в нем резонировало искусством. Вся жизнь его была соткана из этого.
Работалось с Эфросом очень легко. Понятие «режиссер-диктатор» несовместимо с ним. Он уважал достоинство человека, не относился к актеру, как к марионетке или ребенку, которого надо обманывать. Анатолий Васильевич был очень корректным человеком, очень скромным, стеснительным и суперчувствительным в том представлении интеллигента и человека, который очень скромен в отношении себя и очень внимателен к людям. Вот к нему это реально относится на сто процентов.
Поэтому рядом с ним было очень комфортно по-человечески. Мы не занимались разбором роли в классическом варианте, сидя за столом с пьесой, он как-то сам все это продумывал и иногда не находил правильного решения, но начинал сразу лепить и пробовать. Потом, когда уже спектакль был готов, мне, не только как актрисе, но и как зрителю, заново открывалось содержание пьесы, с какого-то такого ракурса и угла, который был совершенно непредсказуем.
И он мог оправдать и объяснить и разъяснить, найти ту суть, которая кроется действительно в сюжете, в конфликте, в психологии и в поведении каждого героя. Это не просто была оригинальная или индивидуальная трактовка пьес. Создавалось впечатление, что он докапывался до чего-то очень глубокого.
Он был непревзойденным мастером понимания трагизма, в общем-то человеческого бытия, столкновения характеров. Он был безусловно новатором в театральном смысле. Не просто сильным, мощным режиссером. Несмотря на то, что, как режиссер, Анатолий Васильевич трагик, его постановки не давили.
Они были раскрашены разными цветами радуги, были праздничными. При этом вызывали у зрителя сочувствие, сопереживание. Анатолий Васильевич был большой шутник, человек с колоссальным чувством юмора, очень эмоциональный, темпераментный.
Люди внутренне темпераментные – очень магнитичные, они притягивают, завораживают.
Должна сказать, что, безусловно, работа с Анатолием Васильевичем – это мое алиби. Алиби моей актерской биографии в глазах всей театральной общественности, потому что, конечно, каждая его работа она помнится, она значима. Они все без изъяна.
Анатолий Васильевич – это мой режиссер. С ним было безумно интересно. Он был одареннейшим мыслителем, гуманистом и мудрецом.
Александр ЗБРУЕВ:
«Анатолий Эфрос творил самой жизнью»
Так произошло, что к тому времени, как в Театр им. Ленинского комсомола пришел Анатолий Васильевич Эфрос, я уже снимался в кино и, хотя в это время не был интенсивно занят в театре, тем не менее успел сыграть Лермонтова в пьесе Чеботаревой и был распределен в новый спектакль – «До свидания, мальчики» по Балтеру, где мне предназначалась главная роль Володи. Анатолия Васильевича Эфроса мы все уже хорошо знали, поскольку он блестяще работал в Центральном Детском театре, ставил спектакли Розова, а пьеса «Друг мой Колька» в его постановке тогда произвела на меня огромнейшее впечатление. Это было настоящее искусство, о чем всегда мечтает студент театрального вуза.
С его приходом работа в театре началась, как говорится, «с нуля». Анатолий Васильевич предложил свою систему работы с актерами, и это касалось всего театра, а не только людей, занятых в каком-то спектакле. Он не закрывал двери на репетиции ни для кого. Репетиционный зал всегда был полон. Причем репетиции проходили в таком духе, что это были этюды по пьесе, которую он взял.
И этюды эти разыгрывались, что называется, близко к тексту. Эфрос всегда говорил «вы давайте сами предлагайте, пробуйте». Этим самым он делал актера свободным на сцене. Актеры тянулись к Эфросу.
Он устраивал в ВТО, сейчас это называется СТД, в одном из залов вечерний мастер-класс, куда приходили актеры из разных театров, разных театральных вероисповеданий, интересовавшиеся системой Эфроса. И он до такой степени заражал всех, что каждый пытался выйти и отыграть тот или иной этюд на предложенную тему. Это был какой-то дополнительный кислород для всех актеров, которые любят свою профессию, но которым не хватало вот того самого кислорода. Сказать, что это было потрясающе, значит, ничего не сказать. Это было какое-то новое ощущение.
Вот я проучился в Щукинском училище у замечательного педагога Владимира Абрамовича Этуша, очень многое приобрел там, по-своему раскрылся, по-своему понял театр, но, встретившись с Эфросом, у меня началось все с чистого листа. Потому что то, что он предлагал, это был и Станиславский, это был и Немирович, это был и Михаил Чехов, и это был Анатолий Васильевич Эфрос. Это было все лучшее, что могли бы преподнести эти режиссеры. Конечно, Анатолий Васильевич Эфрос – это исторический уровень, его место никто не может занять, его заменить нельзя. Он творил самой жизнью, и своей и жизнью тех актеров, которые были заняты у него в спектаклях.
Он был человеком очень эмоциональным. Но эмоции его были направлены на тот путь, который он для себя избрал, которым он жил и который хотел вдохнуть в своих артистов.
Судьба нами всеми крутит в любую сторону, но я думаю, что очень правильно она меня повела, в нужном направлении. Правильно, что я работаю в театре «Ленком» с талантливым знаковым Марком Захаровым, правильно, что когда-то учился у Этуша и работал с Эфросом, изучал Станиславского, Немировича и Михаила Чехова. Потому что сейчас я выхожу на сцену с тем объемом знаний, который они мне дали.
Михаил ДЕРЖАВИН:
«Анатолий Эфрос ставил спектакли, которые завораживали»
Анатолий Васильевич, конечно, уникальное явление в нашей жизни, театральной, художественной, человеческой. Могу сказать без лишнего пафоса, что этот человек, придя в Театр им. Ленинского комсомола, сумел в нас, актерах, поднять в то сложное время просто фантастический творческий настрой.
Мы, молодые артисты, были уже избалованы хорошими ролями. И вот назначен художественным руководителем Анатолий Васильевич Эфрос, и начинается совсем другая эпоха этого театра. Он ставит спектакли совершенно нового социального строя. Менялось государство, приходили новые лидеры – театр должен был откликаться на эти перемены. Анатолий Васильевич как-то незаметно, но очень точно делал спектакли, заражающие и завораживающие и актеров, и публику.
Битком набитые зрительные залы! Мы в восторге! В восторге, по-моему, не были только остаточные клерки того искусства, которое мы переживали после сталинского и после хрущевского периода. Они этого не воспринимали. При Эфросе театр достиг необыкновенного успеха, о нем говорили не только в Москве, но и по всей стране, куда мы приезжали на гастроли.
Но тут в голову кому-то пришла мысль, что все-таки театр носит имя Ленинского комсомола и постановки Анатолия Васильевича не соответствуют идеям Ленинского комсомола. Поэтому решили его перевести в Театр на Малой Бронной. Причем сделали это очень деликатно, разрешив взять с собой любимых артистов. Правда, туда его назначили не художественным руководителем, а просто очередным режиссером.
Но и при этом режиссером он был могучим. Мы, конечно, все с удовольствием потянулись за Анатолием Васильевичем и пришли в Театр на Малой Бронной.
Но, придя на Бронную, я стал играть в репертуарных спектаклях, а не в постановках Эфроса. Мне это было мало интересно. Получилось, что девять месяцев я проработал в театре, вообще не встречаясь с Анатолием Васильевичем в постановках. К тому же в это время вместе с артистами Театра сатиры я начал вести на телевидении передачу «Кабачок 13 стульев», где, откровенно говоря, оплата за одну съемку равнялась окладу в театре.
И поскольку мне надо было кормить семью, а ждать ролей в театре было тяжело, я, по совету Андрюшки Миронова, перешел в Театр сатиры к режиссеру Валентину Николаевичу Плучеку.
О своем переходе я предупредил Анатолия Васильевича. Он разрешил совершить мне этот поступок: «Иди с чистой совестью, мне кажется, что Театр сатиры – это твой театр». Дал мне такое напутствие.
Я не помню со стороны Анатолия Васильевича ни скандалов, ни каких-то резких слов с поддевкой в отношении меня, за что очень ему благодарен. Воспоминания о нем сохранились самые теплые. А те уроки, которые я сумел получить, играя в его спектаклях, стали для меня зарядом на дальнейшую творческую жизнь.
Ольга ЯКОВЛЕВА:
«Анатолий Эфрос был режиссером с нежной душой и нежным сердцем»
Анатолий Васильевич Эфрос родился 3 июля 1925 года. Не в июне, как пишут почти все издания. Они ошибаются, так как в Интернете и в театральной энциклопедии какой-то невежда написал «3 июня» и никто не может до сих пор исправить эту ошибку.
Безграмотность наступает! SOS!!! Эфрос родился 3 ИЮЛЯ!
Анатолий Васильевич работал с очень многими актерами, среди них Сперантова, Гиацинтова, Ахеджакова, Печерникова, Любшин, Ширвиндт, Волков, Збруев, Даль, Миронов, Ефремов, Калягин, и не перечислить всех…
Работа начиналась с читки, и Анатолий Васильевич долго расспрашивал актеров, что они думают по поводу произведения. И актеры «несли» все, что знали хрестоматийного и расхожего о пьесе. Анатолий Васильевич всех выслушивал, а потом говорил: «А вот что я думаю» и рассказывал какую-то совершенно неожиданную для нас историю об «Отелло» или «Месяце в деревне», или о какой-либо другой пьесе. Его видение, взгляд на пьесу были далеко от наших соображений и хрестоматийности вообще. Потом долго разрабатывалась концепция, и актеры присваивали себе тот рисунок, который он выстраивал, и им уже начинало казаться, что они его сами сочинили.
После этого начинались репетиции на сцене, где Анатолий Васильевич все время находился рядом с актером, как тренер, он как бы подбадривал актера, говорил, что правильно, а что «не туда» и где неточность в рисунке, пока тот не осваивал физический рисунок, хореографию роли.
Эфрос очень любил импровизацию (в заданном квадрате) и экспериментировать. Но если Анатолий Васильевич не видел в труппе у себя Ромео или Отелло, то вряд ли взял бы какое-то «ничто» и с ним бы экспериментировал. Он делал это именно с теми актерами, в которых верил, и шел на осознанный риск.
Такой эксперимент он провел со мной, когда назначил меня на роль Джульетты. Анатолий Васильевич потом говорил: «С Толей Грачевым я был уверен, что он хорошо сыграет Ромео, а вот с тобой-то как раз был эксперимент». А в чем он был со мной, не знаю.
Этого он мне не сказал. Наверное, в чем-то сомневался. Почему тогда я этим не поинтересовалась, до сих пор не знаю.
Может, Шекспир – это такой тест на проверку драматизма и именно в этом он не был уверен?
Всегда поражала прозорливость Анатолия Васильевича. Он понимал какие-то вещи, которые как бы под землей, не на поверхности. Те, которые еще подспудно где-то зреют. Он уже все понимал.
И только однажды она его подвела.
Когда Эфроса пригласили на Таганку, ему почему-то показалось, что актеры будут ему рады, потому что до этого он ставил с ними спектакль и им хорошо работалось вместе. Но в театре произошли какие-то глобальные изменения, когда в труппе началось брожение, раскол и анархия разрушения и вражды. Анатолий Васильевич всегда думал, что актеры, конечно же, согласятся скорее работать, нежели не работать. Потому что после отъезда Любимова, который ставил за границей спектакли и не собирался возвращаться, актеры уже не работали года полтора.
Но оказалось, что этой труппе хотелось не работать, хотелось бунтовать, хотелось каких-то революционных действ, которые они там все время продуцировали. То есть им хотелось все время быть на плаву в политиканском море. Анатолия Васильевича же эта сфера никогда не интересовала.
Но что эти их «игры» так трагически для него закончатся, я думаю, он не подозревал, несмотря на свою прозорливость. Да и сердце у Анатолия Васильевича оказалось не таким уж сильным, значит, оно уже было израсходовано предыдущей жизнью или той режиссурой, которой он владел, суть которой – поэтическое выражение через ощущение сердечной боли. Через все то, что он ощущал в жизни по отношению ко всему – драматичность существования, зыбкость существования, хрупкость человеческой жизни, несоответствие желаемого и действительности…
Что еще можно сказать про Анатолия Васильевича? Таких режиссеров очень мало. Это был профессионал высокой пробы. Таких профессионалов, наверное, со времен Станиславского и Немировича-Данченко было очень мало. Ему многое Богом было дано.
Это был человек с чувством такта, боли, красоты, долга, поэзии. Экологический режиссер. Режиссер с нежной душой и нежным сердцем.
Он ушел в 62 года. И как мало было ему отпущено…