Звёзды балета: Михаил Мессерер

В Михайловском театре полным ходом идут репетиции балета «Пламя Парижа» (премьерные спектакли намечены на 22, 23, 24, 25 и 26 июля х прошлого века Ростиславом Захаровым, Касьяном Голейзовским. В частности, в нее добавлен гениальный цыганский танец Касьяна Голейзовского.

— Я так понимаю, вам удалось соединить все эти находки вместе в вашем «Дон Кихоте» в Михайловском театре.

И римский спектакль равен тому, что идет теперь в Михайловском. Вы что-то добавляете от себя — какие-то танцы, или связки между эпизодами?

— Да, так.

А в Риме я делал тот же спектакль, что и в Петербурге. За более чем сто лет с момента создания «Дон Кихота» он растерял какие-то вещи, особенно это касается связок. Или, например, ряд мизансцен был вставлен актерами позже.

Какие-то из них пришлось убирать, а потом добавлять новое в места, где были пустоты. Плохо, если актерские находки не вплетаются в ткань спектакля. Мне важно, чтобы новое было в стиле авторов-создателей. Это вещь тонкая, индивидуальная. Кому-то кажется, что новое добавлено без швов, кому-то, что это не отсюда.

Мне, например, в работах коллег заметно, что именно добавлено искусственно. Найти единый стиль в «Дон Кихоте» очень трудно, потому что над этим балетом трудились несколько поколений постановщиков, и многих из них мы признаем, Федора Лопухова, в частности, и других известных.

— То есть вы выделили то, что сделал, скажем, Лопухов, и оставили в вашей авторской версии?

— Мне пришлось редактировать. Там были длинноты заметные. Понятно, что этот балет — эклектичный.

Мы постарались придать ему общий знаменатель.

— Что такого особенного есть в «Дон Кихоте», что не должно пропасть ни при каких обстоятельствах?

— «Дон Кихот» — яркий пример драматического балета. Горский находился под влиянием МХТ, и это не могло не сказаться на его работах.

В дальнейшем его последователи также придерживались правил драматического балета. Поэтому «Дон Кихот» не просто балет, а спектакль с элементами драматической игры и, конечно, с огромным количеством танцев. Эта форма должна сохраняться.

И лично меня такой жанр очень устраивает.

— «Дон Кихот», который идет в Мариинском театре — это ведь тоже Горский. Вы считаете, что московская и питерская версии находятся в конфликте?

— В Мариинском театре действительно тоже идет по Горскому, но другая версия. Мне кажется, Федор Лопухов в начале XX века постарался вернуть кое-какие вещи Петипа, но утверждать не могу. Сейчас очень трудно сказать, что поставлено Петипа, а что — Горским.

Но я всегда слышал от старшего поколения, что Горский самостоятельно поставил спектакль, очень серьезно его переработав.

Мне не нравятся игры в Петипа. Когда балетмейстер говорит вдруг, что он поставил, как было у Петипа, ему трудно верить. Ну а если говорят, что ставят по записям, то тут отдельный длинный разговор, сейчас не хотел бы эту тему развивать. Замечу только, что балетмейстеры-репетиторы порой не помнят, как было 3 месяца назад…

— В целом, «Дон Кихот» открыт для авторских интерпретаций? Можно ли позволять новшества, которые идут артисту, или вы считаете, что нельзя нарушать схему?

— Если это идет на пользу спектаклю, то можно и включить. Но все должно идти под контролем балетмейстера.

— Вариации солистов могут варьироваться?

— Исторически всегда варьировались. С этим трудно что-то поделать. И Асаф Мессерер, и Алексей Ермолаев меняли под себя редакцию, и Вахтанг Чабукиани, и Владимир Васильев.

На моей памяти Васильев революционизировал стиль исполнения Базиля. Каждый новый блестящий танцовщик привносит что-то свое, не только с точки зрения буквы, но и духа спектакля, и с этим не считаться невозможно. Я слежу, чтобы редакторский взгляд оставался. Допускаю какие-то вещи, но далеко не все. Если меня убеждает новшество, я с удовольствием соглашаюсь.

— А что еще, кроме «Дон Кихота» и «Лебединого озера», можно было бы возобновить из балетов Горского? И как понять, что именно сохранилось?

— Полностью мало что можно восстановить. Частично хореография осталась в памяти людской, в каких-то записях.

Есть человек пять, интересующихся наследием Горского. Я имею честь и себя причислять к этому небольшому количеству людей. В памяти этих людей, например, сохранились элементы спектакля «Конек-горбунок».

— Так его можно поставить?

— Поставить можно, но там будет мало Горского. Только то, что осталось.

— Игра стоит свеч?

— Наверное, но это будет авторский спектакль с вкраплениями Горского.

Я никогда не думал о постановке «Конька-горбунка». Честно говоря, музыка Родиона Щедрина интереснее музыки Пуни. В версию Горского было вплетено много другой музыки. Например, и Чайковский, и 2-я рапсодия Листа. В теории можно попытаться поставить, но на практике я этим заняться не готов.

— И больше ничего не сохранилось?

— Самое обидное, что не сохранились оригинальные спектакли Горского («Золотая рыбка», «Нур и Анитра», «Саламбо», «Тамара» — прим. ред.).

— Нотация — это только запись танцев? Но Горский — это не только танцы, это еще и драма… Дух Горского сохранился бы в такой записи?

— Это зависит, насколько подробно записан спектакль. Я не владею нотацией, хотя всегда мечтал выучить ее по системе Степанова.

Возможно, подробно записаны мизансцены, а, может, — и нет. Я не уверен, что возможно все так подробно описать, что у кого-то было время для этого.

Ведь записывали не для следующего поколения, а для ближайших возобновлений. В то время было понятно, о чем они говорили. А сейчас уже сложнее понять.

— Когда смотришь ваши спектакли, то там присутствует дух ретро. Откуда все это?

— Отовсюду. Хотя я занимаюсь более поздним периодом. В «Лебедином» я сам участвовал, много раз видел. В «Лауренсии» я не участвовал, этот спектакль так и не восстановили, но я видел его пару раз.

Однако сохранилось много записей. Плюс материалы кинематографические, фотографические, воспоминания участников и зрителей.

Здесь еще важно четко представлять, каким ты хочешь увидеть спектакль. Я бы вряд ли взялся за «Лауренсию», если бы не было замечательного фильма с участием самого Чабукиани, показывающий многое из хореографического текста спектакля.

Я старался, имея конкретный материал, документы, все время обращаться к эмоциям, которые я получил при просмотре этого фильма, запечатлевшего старый спектакль.

— Что еще из советского наследия можно было бы восстанавливать?

— Алексей Ратманский упоминал возможность восстановления «Красного мака». Мне приятно, что такой молодой человек мыслит в том же русле, что и я.

А если найдется талантливый балетмейстер, который займется «Медным всадником», то и это можно сделать успешно, на мой взгляд. Но сохранилось очень мало материала. Нужен хореограф уровня Ратманского — он бы смог создать свежий спектакль.

С «Красным маком» ситуация аналогичная — сохранились 2-3 маленьких отрывка: матросский танец «Яблочко» и кусочек из сна Тао-Хоа и её вариация.

— Вы помните «Красный мак»?

— Не сказал бы, я видел его всего пару раз в послевоенной редакции Лавровского.

— Что скажете об «Утраченных иллюзиях» (1936)?

— Вряд ли этот спектакль был столь же удачным, как «Пламя Парижа».

Иначе бы мы больше знали о нем, но это чисто эмоциональное предположение. Мои педагоги не высказывались с пиететом об «Утраченных иллюзиях», они хвалили иные названия. Я очень рад, что Ратманский поставил свой авторский спектакль (премьера «Утраченных иллюзий» А. Ратманского на новую музыку Л. Десятникова прошла в Большом театре в х ХХ века. Интересно, что великий Вайнонен никогда не был за границей, но он поставил танец басков, понятия не имея ни о каких басках. Он просто из головы его придумал, а танец живет и волнует нас до сих пор.

— Пантомимы мало сохранилось на пленке, как вы поступите с многочисленными нетанцевальными мизансценами?

— Как и танцевальные моменты, мне придется кое-что доставить самому — не моя вина, что о наследии не пеклись, столько позабыто…Но многое сохранилось в моей памяти. Например, мне посчастливилось, что в ГИТИСе (РАТИ – прим. ред.) я учился у выдающихся мастеров.

В частности, у Александра Лапаури и Раисы Стручковой, которые были блестящими исполнителями в «Пламени Парижа». Лапаури блистал в дуэте с флагом в последнем акте. В качестве учебного пособия мы с ним разучивали этот танец. Позже, когда я сам преподавал дуэтный танец, то использовал материал из того танца, и он запомнился. Этот танец я восстановлю, как показывал Лапаури.

Также набираются многие вещи, о которых часто говорили у нас в семье.

— Ваша мама про этот спектакль рассказывала? Он ей нравился?

— Много рассказывала. Любимый ее спектакль был «Дон Кихот», но «Пламя Парижа» тоже.

— Вы участвовали в «Пламени Парижа» в Большом театре?

— Да, ребенком участвовал в детском танце.

— Будут ли танцевальные переклички с «Лауренсией»?

— Без них не обойтись, потому что «Лауренсия» ставилась под сильным влиянием «Пламени Парижа».

И тот же революционный жанр. Плюс общий исполнитель главной роли — Вахтанг Чабукиани.

— Сколько человек примет участие в «Пламени»?

— Вся труппа — 150 человек.

— Кто делает оформление?

— Вячеслав Окунев восстанавливает декорации и костюмы Владимира Дмитриева. И как я пропускаю через себя хореографию, так и Слава — художественную часть.

Беседовала Екатерина Беляева

Фото С. Левшина и Е. Беляевой